Отец кивает. Опрометчиво можно решить, что он у меня добряк. Но среди оперирующих хирургов «мягкотелых» встретить можно нечасто. Металлический стержень необходим, иначе не выжить. Сломаешься после первой потери на операционном столе.
Уже в машине рассматриваю свой презентик. Вот она разница: один букет от дорогого сердцу человека, ценнее в разы, чем тысячи роз от чужого мужчины. Вожу пальцами по волнистым краям розовых лепестков. Они словно из сотен бабочек сотканы, такие же нежные.
— Нравится? — папа достает карточку цветочного магазина из кармана. — Сорт «Пинк Мондиаль». Попросил мне записать. Матушка твоя по — любому захочет в саду такую красоту заиметь. Ей хоть не показывай новых цветов, занялась не на шутку.
— Очень нравится, — нюхаю, зарываясь лицом поглубже. Каждый праздник он мне цветы заказывает, но это другое. Тут частичка его внимания больше — он сам выбирал.
— Тебе и не такие дарят. Мой на фоне садов твоих слишком скромный, — смотрит на меня прищурившись. А я не пойму. Никуда не выкладывала, и само собой не говорила.
— Каких садов? Нереально красивый, не обижай мне его, — прижимаю к себе цветули, на что папа посмеивается.
— Да рассказывай. Наталья уже по всем сетям пронесла. Кто такой? Количество больно лихое. Ты у меня, конечно, красавица, но столько денег на веники…
Узнаю папу, мама часто жалуется, мол, совсем он не романтичный.
— Это за спасенную жизнь, пап, — приходится вкратце обрисовать ситуацию.
— Что у вас там за врачи такие? — вздыхает. К халатности он относит строго.
Передергиваю плечами. Всяко бывает.
— Почему Кирилла не привезла? Я б познакомился.
Ой, Кирюша — Кирюша. Он меня вез в аэропорт. Чуть на рейс до Москвы не опоздала. Болтун — балагур. Остановился на трассе и ждал пока расскажу ему, откуда столько цветов. Сдались они всем.
— Последнюю надежду мне решил спугнуть?
— Ой ли. Твоему мужу, — ловит периферическим зрением мой закат глаз. — Будущему, придется и через двадцать лет быть в тонусе. Блюсти чтоб лишнего себе не позволяли поклонники. Я ещё не забыл твою юность, — наглядно за сердце хватается.
— Скажешь тоже. Школа, репетиторы по химии, курсы оказания первой медицинской помощи, русские народные танцы, игра на арфе, гончарное дело. Что я еще забыла? — ещё санитаркам в больнице, где работал отец, помогала на добровольной основе. Про это специально молчу, он точно помнит.
— А всё для чего, как ты думаешь? — вид у отца говорящий, мол, да — да, чтоб и минуты у тебя не было на погулять. — Если бог тебе дочку пошлет, поймешь меня. С парнями проще. Хотя какие они бывают глупые, — качает головой, схватившись за нее одной рукой. — Сейчас увидишь.
— Чего ты племянника моего обзываешь?
— Бедный парень. У него без шансов. Что мать, что отец, — интонация заменяет слово «пропащая».
— Зато дед, — растягиваю в улыбке губы. Большой палец левой руки вверх поднимаю.
— Лисица, — смягчается папа.
Глава 33
Снова и снова перечитываю сообщения, полученные от Артёма:
«Какого хрена ты себе позволяешь? С каких пор по малолеткам пошла?»
«Совсем башкой двинулась на своем желании родить»
«Алёна, возьми трубку»
«Скучаю по тебе, моя девочка»
«Злюсь на тебя и всё равно очень люблю. Давай попробуем снова? Обещаю, будет последний раз. Не могу без тебя. Подыхаю»
Несколько десятков сообщений и столько же непринятых вызовов за последние два дня. Шумова понесло. Это нормально. Быть недовольным мной — его привычное состояние. Можно только порадоваться тому, что я далеко. Потому что как не крути, в состоянии бешенства, нечистая его всегда приносит ко мне домой. И я по итогу прикрываю свою слабость словами: «так жалко его», «впущу, чтоб соседям не мешал», «ладно, пусть у меня проспится». Если есть желание, человек со множеством вещей и ситуаций может справиться, но чаще всего мы делаем, преднамеренно, себе поблажки.
Вспоминаю время нашего расставания временного и понимаю — те несколько лет я не страдала по нему. Да, помнила всегда, но не более. В тех двух отношениях, что были у меня «между Артёмом» я не была девицей — «ах, любить можно только однажды». Но потом пошла на поводу у своей прихоти, и вот результат. Как тебе, Алён? Оно того стоило?
Если бы я была более восприимчивой, то Артём бы утопил меня в чувствах вины и раскаяния на тему — «Иметь двух мужиков за четыре года могут только павшие женщины». Он так яростно и правдоподобно изображал агонию по этому поводу, что в здравии меня держало только моё хладнокровие и рассудительность.
Зря, зря меня папа оставил одну. Опять мои мысли понеслись не в ту степь. Может в морг прогуляться? Отрезвитель ещё тот.
Мы с ним премило пили кофе, после того как папа показал мне очередной, новый, филиал их клиники, который они с другом пару месяцев назад открыли. И тут ему позвонили из областной. У одного из его «птенчиков» в ходе плановой операции случился эксцесс.
«Птенчиками» мы с сестрой называли, в юности, всех у кого отец был научным руководителем, куратором. Пернатые вечно паслись у нас дома. Меня они жутко раздражали, на их место хотела, а сестра себе среди них мужчинку подыскивала.
За два последних часа я выпила три чашки кофе, прочла все статьи папины в журналах, которые нашла в кабинете. Можно бы было домой поехать, но там меня начнут трамбовать ближайшие родственницы. Так что ждем. Сижу на диване, пальцами поигрываю, быстро по очереди постукивая один о другой, начиная с больших, заканчивая мизинцами и обратно. Предвкушаю и представляю пиздячки, которые он после отвесит всем провинившимся. В эпитетах папа себя никогда не сдерживал, окрас великого и могучего у него поистине радужный.
— Сгинь я сказал, — раздается зычный голос отца из — за двери. Я сидящая на диване подпрыгиваю. — Она в отпуске. Идите на хрен со своими консультациями.
Оу. Оу. Оу. Про меня, про меня. Ушки к макушке поднимаются.
Дверь резко распахивается, папа уверенно заходит в свой кабинет, не обращая внимания на то, что только что чуть ли зубы дверным полотном не выбил стоящему за его спиной коллеге. Зачастую он после операций выглядит уставшим, сейчас же энергия из Богдана Анатольевича льется рекою. Невооруженным взглядом вижу — лишнее слово и кому — то влетит. Поэтому сижу словно мышка, не нарываюсь, только киваю незнакомцу.
— Альберт, мы торопимся. Сам осмотр проведи, приличия ради иногда стоит.
Сижу как приличная девочка, с ровной спиной, колени вместе свела, ладонями обхватила. Белых гольф не хватает, было бы как в школьное время. Как только мне разрешили без сопровождения по городу передвигаться, я начала после школы до папы в больницу сбегать. Потом от мамы получала за пропуск музыкальной школы, но оно того стоило.
— Алена Богдановна, милая, взгляни одним только глазком. Мои дармоеды не справляются. Мальчонка так кричит, что они дух испускают.
— Я что — то непонятно сказал? Она не пойдет, — папа не на шутку заводится. Я даже рта открыть не успеваю, а он уже норовит вытолкать мужчину из кабинета.
По реакции папы можно понять, что случай там не типичный. Он знает всю жесть, с которой мне приходилось сталкиваться за время работы, знает мои болевые точки. Именно ему я звонила после своего первого вскрытия новорожденного. Это не жутко — это ад на земле. Самое пекло. Раны полученные с тобой навсегда.
Спустя семь месяцев после того, как начала работать судебно — медицинским экспертом за мной закрепили дело — в лесу, в мешке из под муки нашли окоченелый труп новорожденного. Причинно следственная связь: сначала в мешок — потом умер или наоборот — не известна. Я стояла перед столом, захлебываясь в слезах, держала в руках секционный нож и молилась. Всё что угодно была отдать за то, чтоб малыш мертвым родился уже, другой исход меня на месте убил бы.
Ни измена жениха, ни новость о том, что Артём женат, ни разбитые до костей третьем классе колени… Ничего в жизни мне такой убийственной боли не доставляло. Даже физически страдаешь от работы с детьми, посмертно. Мука. Хладнокровным оставаться не выйдет. Каждый раз я думаю — забрала бы себе, раз непутевым мамашам не нужен.
