с термосом и чем-то еще. Сава разворачивает машину, выводит ее за ворота. Я двигаюсь, устраиваю голову у кошки на коленях. Она запускает свои пальчики мне в волосы, приятно перебирает их, задумчиво глядя в окно.
Савелий тормозит у больницы. Выходим.
— Стой, стой, стой, — обнимаю кошку у входа и тяну в сторону, чтобы не мешаться в проходе. — Мы сначала поговорим, а потом пойдем. Я повторяю вопрос: что за резкая перемена настроения?
— У тебя ведь много девушек было? — отводит взгляд.
— И-и-и? К нам с тобой это как относится? — внутренне все равно напрягаюсь. Начало разговора так себе.
— Надеюсь, что никак, — вздыхает она. — Я просто случайно услышала разговор девочек за соседним столом…
Так, а кто у нас там сидел? Киреева, Соболева из параллельного и их компашка. Если бы сейчас Соня не сказала, я бы и не вспомнил. Когда мимо проходили, мазнул по ним взглядом и сел к своим.
Дашка Киреева — для меня точно пройденный этап, а Ангелина… с ней у меня не было ничего. Мы не общаемся даже. Она по Максу прется, он у нее вроде первым был, когда разыграли марафон в прошлом году, но утверждать не стану. Дураками были, благо, излечимыми. Не знаю, как парни, а я еще раз в это дерьмо не полезу.
— И чего же они там такого наговорили, что ты от меня стеной отгородилась? — не отстаю от кошки. Все вытягивать из нее приходится.
— Не хочу стать просто еще одной строчкой в списке твоих побед, — вздыхает София, понижая голос до шепота.
Меня шарахнуло по голове неприятным ощущением дежавю.
« — … Все, что может быть у тебя с Севером, просто игра с закономерным исходом. Хочешь попасть в длинный список его побед?
— Не хочу. Но и в твой список я тоже попасть не хочу…»
Этель. Я перегнул тогда, напугал ее. Так хотелось забрать ее у Севера, а она мне про этот дурацкий список зарядила. И ведь права была… Тогда права. Сейчас все иначе. Я к Соне чувствую другое, а эти стервы не понимают. Они же специально говорили так, чтобы Софи услышала. Покоя им чужие отношения не дают, своих же нет!
— Посмотри мне в глаза, — прошу свою рыжую девочку. Нерешительно ловит мой взгляд. — Нет никакого списка. Все, что там у меня было год, два назад, не имеет значения для наших с тобой отношений. Ключевое слово — «было». У меня только ты, Сонь. Моя кошка, — ладонями притягиваю ее голову к себе и целую в губки.
Шелк мягких волос приятно струится по ладоням. Эта маленькая зараза не сразу отвечает, но я упрямый и Соня сдается, все — таки отвечая на поцелуй. Испугалась, я понимаю. И это моя задача, доказать своей девочке, что мне можно верить. Для обратного я сделал достаточно, теперь надо все исправлять.
— Я очень прошу тебя, — упираюсь в ее лоб своим, — верь мне. Я люблю тебя, — произношу вслух то, что так прочно засело у меня в груди. Ее зеленые глаза становятся темными. Они сейчас похожи на летнюю листву.
— Любишь? — удивляется.
— Сам в шоке, — нервно смеюсь. — Не могу без тебя. Честно.
Она крепко обнимает меня за шею, прижимается и замирает. В ногах у нас шуршит пакет с термосом, а внутри все вибрирует от ее тепла.
— Нам надо идти, — отстраняется.
— Да, — нехотя отлипаю от перил.
Ее тепло быстро растворяется в холодном воздухе. Под форменной рубашкой носятся дикие мурашки, требующие еще немножко погреться. Передергиваю плечами. Куртка не спасает от этой волны озноба. Сердце глушит стуком в ушах.
Сажусь на диван в просторном холле больницы. Кошкину маму перевели в палату и на этаж она уходит без меня.
София
С легким волнением захожу в палату. Одноместный вип с холодильником, телевизором и душем. На окне приятные бежевые жалюзи и обстановка в целом не такая давящая, как в интенсивной терапии. Больше света, больше воздуха.
Мама молча смотрит в окно. Она точно услышала, что я вошла, но реакции никакой.
— Мам, привет, — беру стул, подхожу к кровати. Пакет с термосом ставлю возле тумбочки. — Мама, — зову снова. — Мам, ты меня пугаешь!
— Ты знала, что я не смогу ходить? — ее голос звенит и больно режет прямо по мне. Я боюсь, когда она такая. — Знала?! — повышает голос.
— Да, мне сказали, — отвожу взгляд.
— И про то, что Владимир погиб, — по ее щекам катятся слезы, — тоже не сказала. А ведь спрашивала тебя.
— Мне запретили тебя волновать, прости. Я очень боялась потерять тебя, мам, — мне больно и обидно от ее обвиняющего тона.
— А мне казалось, ты только об этом и мечтаешь, — острый, злой взгляд отыскивает мои глаза и впивается в них.
— Зачем ты так? Мне было страшно! Страшно, понимаешь?! Я одна осталась! Если бы не Борислав Георгиевич, не представляю, как бы справилась со всем. Чем бы оплачивала твое лечение и как хоронила Владимира. Я сюда рвалась, пока ты была без сознания, меня не пускали. Он договорился, чтобы я иногда могла просто смотреть на тебя. И я приходила, мам. Как только ты в себя пришла, я тут же примчалась. А ты… Я пойду. Там суп в термосе. Сейчас попрошу медсестру, чтобы тебя покормили.
— Соня, подожди, — замираю у двери. — Ты должна была мне сказать. Ты, а не чертовы врачи!
— Эти чертовы врачи спасли тебе жизнь, мама! — кричу на нее в ответ. — А я сказала бы, но позже. Тебя только из реанимации перевели, я дышать в твою сторону боюсь, чтобы хуже не стало. Но ты же не видишь, правда? Ничего хорошего во мне не видишь. Опять я не дотягиваю до идеальной дочери? Сколько баллов в этот раз, мам?
Закрываю глаза. Надо остановиться. Ей нельзя нервничать, я сейчас сама все испорчу. Ей и правда может стать хуже. Мамины слова про то, что я мечтаю ее потерять, так глубоко задели, что я наговорила лишнего.
— Я бы правда сказала, — говорю тише.
— Иди сюда, — хлопает ладонью по кровати. Подхожу, сажусь рядом с
