– Очень. Как называется эта музыка?
– Пока не знаю. Я работаю над ней последнее время, и до сегодняшнего дня не вполне ладилось.
– Ты сама это сочинила? – На подставке стоял исписанный лист нотной бумаги. – Я и не знал, что ты пишешь музыку.
– Надеюсь, мне удастся закончить эту вещь. – Ванесса потянула его за руку, усаживая рядом. – Может, поцелуешь меня для начала?
– По меньшей мере. – Он крепко поцеловал ее теплыми губами. – И давно ты сочиняешь?
– Уже несколько лет – когда удавалось улучить минутку, свободную от репетиций, выступлений, занятий и переездов. А это удавалось крайне редко.
– Но на дисках ничего не выходило.
– Нет. У меня нет ни одного законченного сочинения. А ты откуда знаешь?
– У меня есть все твои записи, – ответил Брэди, но, увидев ее самодовольную улыбку, поспешил прибавить: – Но я их, конечно, не слушаю. Ой! – вскрикнул он, ощутив удар локтем по ребрам. – А ты любишь сочинять?
– Еще бы! Это я люблю больше всего. Только, как я сказала, времени не хватает.
– Пойдем. – Он встал и потащил ее за собой.
– Куда?
– Сядем на диван, там удобнее. – Усадив ее, он устроился рядом, положил руки ей на плечи и, внимательно глядя ей в лицо, велел: – Ну, рассказывай.
– О чем?
– Я хотел подождать, пока ты выздоровеешь. – При этих словах она сразу насторожилась. – Чего ты так испугалась? Как друг, как врач и как любящий тебя человек я хочу знать, почему ты заболела. Я хочу сделать все, чтобы это не повторилось.
– Но ты сам сказал, что я уже выздоровела.
– Случается, что язвы рецидивируют.
– Не было у меня никакой язвы.
– Ты можешь сколько угодно отрицать очевидное,- однако факты от этого не изменятся. Расскажи мне, как ты жила в последние годы.
– Ездила, выступала, – устало вздохнула Ванесса. – Какая связь между сочинением музыки и всем этим?
– Прямая, Ван. Нервное перенапряжение вызывает язву. Отчаяние, гнев, обида накапливаются внутри, не находя выхода, – отсюда и язва.
– Я ничего в себе не коплю. – Ванесса вздернула подбородок. – Тебе ли этого не знать, Брэди? Да спроси кого хочешь – мой темперамент известен на трех континентах.
– Не сомневаюсь, – кивнул он. – Однако своему отцу ты никогда не осмеливалась его показывать.
На это ей нечего было возразить. Это была правда.
– Так чего тебе хотелось – сочинять или выступать?
– Оба эти занятия можно совмещать. Это вопрос самодисциплины и личных предпочтений.
– И что же ты предпочитала?
Она смущенно поерзала:
– Выступать, конечно. Разве это не ясно?
– Еще раньше ты говорила, что ненавидишь выступать.
– Когда это я такое говорила?
– Я помню. Так почему?
Она встала и пустилась шагать по комнате. Теперь это не имеет никакого значения. Но он сидел тут и смотрел на нее. Опыт подсказывал, что он не отстанет, пока не докопается до правды.
– Ладно. Выступать мне никогда не нравилось, – призналась Ванесса.
– То есть ты не хотела играть?
– Нет, я не хотела выступать. У артистов это называется «боязнь сцены». Это глупая, детская болезнь, но мне так и не удалось ее перерасти.
– Чего же здесь глупого? Если тебе не нравилось выступать, надо было бросить. Ах да, – вдруг вспомнил он, – твой отец…
– Да, в этом была вся его жизнь. – Она села на ручку кресла, затем снова нервно вскочила. – Он все отдал моей карьере. Меня он не понимал. Чего я боюсь, почему не могу выступать…
– Вот ты и заболела.
– Я никогда не болела. Я не отменила ни одного выступления из-за болезни.
– То есть ты выступала, подрывая свое здоровье. Черт побери, Ван, у него не было права заставлять тебя.
– Но это же отец… Я ему многим обязана.
«Сукин сын, эгоист», – подумал Брэди.
– А он не пробовал тебя как-нибудь лечить?
– Лечить? Как болезнь? Он не выносил болезни и слабости. В этом, наверное, была его слабость. Он был из тех, кто отказывается признавать неудобные для него вещи. Их просто не существовало. – «Ну, вроде моей матери», – подумала про себя Ванесса и продолжала: – С ним бесполезно было разговаривать о моих страхах. Он не понимал. А я всякий раз перед выступлением твердила себе: все обойдется, сегодня этого не случится, мне не будет страшно. – Ванесса поежилась. – Но за кулисами все повторялось снова и снова – дрожь, холодный пот и дурнота до отчаяния. Впрочем, стоило мне начать играть, как все прекращалось, а после концерта я снова убеждала себя, что этого больше не будет.
Брэди внутренне негодовал, представляя, как ей приходилось мучиться – раз за разом, год за годом.
– А тебя не посещала простая мысль, что он выпивает из тебя все соки?
– Да, – уныло ответила она. – Но кроме него, у меня никого не было, а у него была только я. В последний год, несмотря на болезнь, он запрещал мне отменять концерты, чтобы ухаживать за ним. Он не принимал лекарств, терпя жуткие боли. Ты понимаешь, что такое терминальная стадия рака. Под конец его забрали в больницу, но, конечно, там уже ничем не смогли помочь. Я разъезжала с концертами – потому что он настоял, – но при первой возможности срывалась и летела в Женеву, где он лежал в клинике. Меня не было с ним, когда он умер. Я была в Мадриде. Концерт прошел с большим успехом.
– Неужели ты себя за это винишь?
– Нет, но мне очень жаль. – Ее глаза говорили об этом лучше всяких слов.
– И что ты теперь собираешься делать?
Ванесса посмотрела на свои руки, сжимая и разжимая кулаки.
– Пока не знаю. Когда я приехала, я чувствовала страшную усталость. Мне требовалось время для отдыха. Мне до сих пор нужно время – чтобы понять, что я чувствую, чего хочу, куда двигаюсь. – Она подошла к нему и взяла его лицо в свои ладони. – Я не хотела увлекаться тобой, знала, что это сильно осложнит мне жизнь. И я не ошиблась. Но когда я проснулась сегодня утром в твоей кровати, я почувствовала себя счастливой. Я не хочу этого лишиться.
Брэди взял ее за запястья:
– Я люблю тебя, Ванесса.
– Тогда помоги мне. – Она, будто ждала этого жеста, с готовностью прижалась к нему. – Будь со мной.
Он поцеловал ее голову:
– А я никуда не еду.
– Пациентов больше нет, доктор Такер.
– Что? – Брэди, читавший карту, поднял голову от стола и посмотрел на свою ассистентку. – Что вы говорите?
– Пациентов на сегодня больше нет. – Она повесила сумку на плечо. – Мне закрывать?
– Да. Спасибо. До завтра.
Затем он вполуха слышал грохот ящиков и щелканье замков. Четвертый двенадцатичасовой рабочий день подошел к концу. Четвертый день подряд длиной двенадцать часов. Пусть Хайтаун маленький провинциальный город, но работы у местного семейного врача здесь было не меньше, чем у главного врача в крупной клинике Нью-Йорка. Обычный поток пациентов на приеме, а также вызовы на дом резко возросли, неделю назад началась вспышка ветрянки и острого фарингита – полгорода чесалось и хрипело. Кроме того, он должен был вести обычную бумажную работу и ездить в больницу, и в результате у него не оставалось времени даже нормально поесть. Брэди успел уже сто раз пожалеть, что в приемной они держат игрушки и надувные шары для маленьких пациентов, а не леденцы, как раньше. Он мог неделю обходиться полуфабрикатами, разогретыми в микроволновке, и спать урывками, но он не мог долго обходиться без Ванессы. Со дня свадьбы их родителей они почти не виделись – с того уик-энда, который они провели в постели. Три раза он отменял их свидания, понимая, что для некоторых женщин этого было бы достаточно, чтобы прекратить отношения. Пусть заранее составит себе представление о том, каково быть женой врача, что это сулит много неудобств – отмена обедов, ночные вызовы и отсроченный отпуск.
