буду! Да я еще грешна: продала товар с коротким сроком доверчивому клиенту. Но у меня план горел… И ненужные объёмы покупателям навязывала , и нарушала политику компании направо и налево. Конечно, взятки давала санитарным службам, но ведь иначе они разрешения не давали. Коррупция считается грехом, Господи? Зато я сама не брала!
Колени саднили, в груди жгло. Я сглотнула всхлип.
А еще я после Эрнестины Львовны никому, наверное, пользу не принесла, если не считать тот благотворительный фонд деткам, куда отчисляю процент,и мамино хорошее настроение, когда приезжаю. Ещё я подружкины проды читаю, даже если времени нет. Интересно, конечно, с одной стороны; с другой – вдохновение поддерживаю, что бы талант не увял. А то, что хочу только качественное производить, это считается, Господи? Или хорошие заслуги не накопишь?
А Раф? Нет, про Рафа говорить не будем. Тут если честно,имела место корысть – я себе не признавалась, а мечтала , что он влюбится в меня такую добрую и хорошую и будет cо мной счастлив… А ему, может, оно и не нужно… Ох, прости меня, глупую, Господи! И дай выбраться!
Пару минут слабости, и слёзы высохли, потому что в душе поднялась песчаной бурей решимость. Всё! Больше сидеть и ждать я не стану! Мало ли что мама в детстве говорила! Откуда ей было знать? Я не одна, Господи! Я с тобой, да?! Точнее,ты со мной? Помоги мне, пожалуйста!!!
Руки, вывернутые назад, ломило. Я засопела, сосредотачиваясь. Как в боевиках от наручников освобождались? Нужно перевести руки вперёд под бёдрами, под коленями, за пятками. Я вспотела, голову сжало в висках, а толку не было.
Ох, чёрт! И зачем я такую попу отъела?! Надо было йогой заниматься, а не тортики на ночь уминать. Если выберусь, клятвенно обещаю сесть на диету и заниматься спортом. Говорят,тортики никого не убивают, но оказывается, и спастись не дают. Лучше выжить и не есть сладкого, чем позволить моё младое пышное тело вот с такой попой хоронить. Да блин жеж! Я, кажется, застряла!
Со стороны мои потуги, наверное, выглядели, как барахтания толстого червяка на ковре. Даже если гады смотрят, плевать. Судя по папиному лицу, я уже ничего не теряю… Только страшно , если будет больно. Я боюсь боли!
Проклятая дверь снова открылась . Меня захлестнуло отчаяние: ничего не успела. Главгад одним рывком поставил меня на ноги, вернул руки за спину и надел на голову душный мешок.
– Не надо… – вырвалось у меня.
Но главгад подхватил меня под локоть, потащил куда-то прочь из комнаты и по ступенькам вниз. Я споткнулась . Он чертыхнулся и подхватил меня на плечо, как жертвенную козу. Это всё? Конец?.. Я забилась и закричала во всё горло:
– Хэлп! Помогите! Ненавижу, гад! Хэлп!!!
ГЛАВΑ 16
Небольшая гостиничная комната в Иранском Тебризе превратилась в передвижной штаб. Окна плотно зашторены. Портьеры из жёлтого шёлка отделяли нас от гор и солнца на фоне синего неба и от шумного, полуторамиллионного города с многовековой историей. Сегодня даже странно подумать о том, что когда-то радикально настроенный исламский город был столицей Демократической республики Αзербайджан, чуть не влившейся в СССΡ. Целых три года, до Тегеранского соглашения в 1946-м.
Ρебята сидели на двух раздельных кроватях, накрытых малиновыми покрывалами. В ромбовидном зеркале с замысловатой рамой на стене отражался Сёмин – в кресле с намёком на шахский трон. А я, стоя, сверлил взглядом на экране ноутбука подполковника Соколова.
За его спиной то и дело проскальзывали тени в костюмах. Двое сидели рядом. Напряжение на обоих концах связи стояло запредельное. У Кнопкиного отца, седого, как лунь, смуглого, поджарого и совсем не старого, желваки на скулах ходили ходуном и был вид: не влезай, убьёт. Глаза чёрные, как у Любы.
В некотором роде хорошо, что за его передвижениями уроды следят, и он вынужден сидеть в посольстве в Тегеране. Меня он уже поприветствовал… ласково-матерно. Да и пофиг. От него требуют или сдать собственную голову,или дочь отдать на растерзание. Я бы, наверное, с ума сошёл. Хотя, на деле и так схожу… Даже не ожидал, что меня так заденет.
Сколько было раньше моментов, когда вопрос касался жизни и смерти: и заложников, и нападения террористов, даже в зону обстрелов попадал, видел, как люди гибнут. Никогда бесчувственным не был, но тут вдруг так скрутило, словно Кнопка была мне родной. Может, одичал? Вцепился в неё душой и мгновенно пророс?
А теперь, когда ещё подробности про её отношение ко мне вспыли, совсем торкнуло. Полтора часа, пока мы летели в Тебриз, я постоянно вспоминал Кнопку, Любу… – ту, какая была со мной вчера – потрясающе красивая, жизнью наполненная молодая женщина; и ту девчонку-кроху, вызывающую любопытство в школе.
Влюблена была, надо же! Я б решил, что ей тогда только боевых кроликов разводить и проверять Барби на прочность. Так память включилась, что даже вспомнил заколки-клубнички на тёмной голове и задорные косички.
А ещё как она играла Красную Шапочку в детской постановке. Нас согнали в актовый зал малышню поддержать во время какого-то смотра. Красная Шапочка была готова волка отоварить корзинкой и с таким прищуром с ним разговаривала, как следователь из Знатоков, что мы до упаду хохотали, сидя сзади на партах.
Из каких архивов памяти всё это вылезло, не знаю. Но Кнопка и тогда,и сейчас была яркая и смешная. Оттого так вопиюще, так дико воспринималось ныне происходящее. Ну и вина, конечно, меня колола – куда ж без неё…
– Технари смогли сузить район нахождения IP похитителей до вышки провайдера сотовой связи. То есть мы ограничили зону поиска до района Куджувар в Тебризе, – сказал Алексей Дмитрич, её отец. – Но это всё равно до хрена жилых построек и зданий различного назначения.
– Почему мы не можем задействовать полицию? – спросил Журов.
– Потому что мне дочь нужна целой! – рявкнул Соколов. – А не по частям в посылке!
– Но , если не ошибаюсь, – встрял я, – проведение операции такого рода без ведома властей противозаконно. Может быть рассмотрено, как шпионское вторжение. Шпионов они вешают.
– Да, может. За свою задницу боишься, специалист? – сузил глаза Соколов.
– Боялся бы, дома сидел, – парировал я. – Но рисковать там, где это не имеет смысла, тоже не вижу причин.
– Ну тогда слушай, дипломат хренов. Если ты не в курсе, мы и так на грани политического фола. Иранцы нам не готовы прощать
