мягкий шантаж, когда давят на больное и ты живешь с этим годами. Братик мой играл в крутого, а сейчас сидит, отец убил мать, короче, жизнь сплошной карнавал и шоу.
Странно, что произнесла свою речь вполне спокойно, даже не накрыло как обычно, когда вспоминаю все это дерьмо. Серафима все время слушала внимательно, но в глазах ни капли сочувствия и участия. Мол, ну чего ты хотела девочка? Сама ведь напоролась на ублюдка, который крышевал все то, что происходило в стенах детского дома.
– Он не убивал.
– Кто?
– Отец твой.
– Я знаю, но от этого не легче.
– Зря сбежала, все бы решилось само.
– А как же «мы сами выбираем свой путь» и вся та херня?
– Твой путь только начат.
– Если честно, заебали ваши загадки, попрошу вашего сына завтра отвезти меня до ближайшей цивилизации.
– Дурная ты, девка, но счастливая.
Серафима снова принялась стирать, вот и поговорили, как говорится.
– Что-то счастья все нет.
Мне бы на самом деле надо в город или поселок какой, занять у Серафимы денег, купить билет туда, где тихо и тепло, осесть, найти работу, остричь уже эти волосы.
– Леньке ты моему понравилась.
Обожаю ее моментальные переходы на другие темы.
– Думаю, он готов мне свернуть шею и увести подальше с глаз.
– Бабы ему нравятся все не те.
– «Не те» – это какие?
– Бедовые вроде тебя, из-за одной такой и живет бобылем, чтоб она… прости меня господи, – Серафима бросила белье, мыльная вода разлетелась брызгами, быстро перекрестилась, смотря куда-то в угол.
С первого впечатления этот здоровенный Леонид может кого угодно в бараний рог скрутить одним взглядом, а оказывается, есть некая особа, которой удалось скрутить его. Плеснула в лицо воды, живот потянуло болезненными спазмами, прикусила губу, положив на него руку, наверное, месячные скоро.
Серафима прополоскала белье в другом тазу, отжала, повесила на веревку. Такая щуплая, маленькая, а столько в ней силы, что удивляет.
Голова опять закружилась, а еще начало подташнивать.
– Выпей того отвара, должно пройти, организм у тебя слабый, а плод сильный, – сказала, не поворачиваясь, словно о погоде.
Это мне сейчас послышалось с перегрева? Или я не того отвара хлебнула? Какой такой плод?
– Ленька-то мой в город все рвался, думал, там счастье, меня звал, мол, поехали, мать, дом построил, жить буду красиво, на машинах дорогих приезжал. А на кой мне дом его? У меня свой хороший, отец мой строил, родилась я здесь и тихо тут, и травки мои, грибочки рядом, куры…
– Я не поняла, что за плод?
Но в сознание уже закралось сомнение, в груди сдавило калеными тисками.
– Ребеночек, какой еще может быть. Вот дурная девка.
Я видела, как утром Серафима лихо рубила курице голову, сначала несколько минут что-то ей говорила, а потом – один взмах топора, и ее башка упала на снег, а следом фонтан крови. Но курица все еще махала крыльями.
То же самое примерно сейчас происходит со мной. Я как та курица – еще не поняла, что с ней произошло, но головы уже нет.
– Какой ребенок? Этого не может быть.
– Тебе откуда знать? Пошли обсохнем да в дом, что-то жарко мне.
Вышли из моечной, обернулась простынью, с мокрых волос вода капала на пол, села на лавку, все еще воспринимая слова сказанные Серафимой бредом.
– Держи, господи, точно непутевая, гонору много, силы в тебе намерено и воли, мужики того и гляди, поубивают друг друга, а она как квашня.
– Ребенка не может быть, у меня спираль, контрацептив такой, вы знаете?
Держу кружку, пальцы обжигает, делаю глоток, уже не тошнит, и в голове ясно.
– Ну, отчего же не знать, знаем, читали. Так ведь судьбе – ей все равно, что там, если суждено, то суждено.
Железобетонный аргумент.
Я десять лет жила половой жизнью, Костя трясся, чтоб я не залетела, по гинекологам таскал, волновался, чтоб не испортилась его девочка для утех, и все шло по его правилам. Но стоило мне сбежать, быть с другим мужчиной, как я забеременела.
– Вытри волосы, на улице метель, ты в папу рыжая?
– Да, я его солнечный зайчик.
Снова какой-то морок, откуда я это вспомнила? А ведь точно меня папа так называл, когда приходил домой, я слышала еще из своей комнаты, как во двор въезжала машина, хлопали двери, я бежала по ступенькам вниз. А он, зайдя в гостиную, подхватывал меня на руки и говорил, что я его солнечный зайчик.
Как я могла это забыть?
В горле ком, хочется начать рыдать и выть белугой от обиды и моей хреновой судьбы, рвать на себе волосы и хоть как-то вернуть время назад, чтоб увидеть их на минуту.
– Все, все, не плачь, девочка, они в лучшем мире, они вместе и всегда рядом с тобой.
Ладонь женщины гладит меня по плечу, слезы текут по щекам, в груди больше не давит, она успокаивает, пью мелкими глотками чай.
– Не расстраивай ее.
– Ее?
– Ему нужна отдушина, она ей и будет. Но не ищи встречи, неспокойно все у него, сам найдет скоро, потерпи.
Несколько слов, а я их понимаю, да так, что становится страшно. Неужели я поверила этой странной женщине?
Нет, это бред и странный чай из непонятных травок, и сотрясение.
– Мать! Мать, вы здесь?
– Чего орешь, оглашенный, тут мы, заходи.
Леонид пускает клубы морозного воздуха, сам в пуховике судя по лейблу, очень недешевому, а вот свитер ручной вязки, теплый.
– Посидите еще немного, у нас там гости, поговорить надо.
Взгляд у мужчины колючий, не нравлюсь я ему, а может, ему вообще все бабы противны после той, которой Серафима желала далеко не приятные вещи.
– Они ищут меня?
– Они ищут неприятностей и найдут на моей земле, если будут слишком наглыми и докучать.
Только сейчас замечаю в руках мужчины ружье. Значит у нас гости серьезные.
Покровский
Смотрю, как кровь вместе с водой стекает с разбитых костяшек рук в раковину, на этом белоснежном фоне она слишком яркая. В моем кабинете после ухода Савелия мало что осталось целого, разбил даже телефон Арины, что Кузнецов оставил на столе.
Прикрываю глаза, идет снег, кожей чувствую морозный воздух, а еще запах дыма и гари. Веду головой. Что это? Галлюцинации? Ведения? Тихий плеск воды, снежинки тают на лице. Я все это не вижу, только чувству. Сжимаю пальцами рукоять меча, в правом плече боль.
Точно бред. Открываю глаза, на костяшки льется вода.
Первый раз за сорок два года
