увидел вас сидящей за столиком с молодым человеком, Трошин его фамилия, так ведь?
— Допустим, — я никак не могу понять, отчего так дрожат мои коленки, а потому отступаю ещё на пару шагов. Вдруг интуиция не зря кричит об опасности?
— Простите за нескромный вопрос, а кем вы ему приходитесь? — мужчина больше не приближается, остаётся стоять на прежнем месте, что позволяет немного расслабиться.
— Какая вам разница? Не пойму, к чему весь этот разговор.
Несмотря на широкую, приторную улыбку, у незнакомца колючие, как стекловата глаза. Он мне определенно не нравится.
— Дело в том, что я знал его отца.
— У Рината есть отец? — брякнув глупость, тут же прикусываю язык. Конечно же, у Рината есть отец, как иначе? Просто о нём как-то никогда не упоминалось, даже вскользь, вот я и сморозила чушь. В присутствии этого мужчины я вообще плохо соображаю и страшно теряюсь.
— Скорее был, — ухмыляется мой собеседник и, замявшись, добавляет: — Он был моим другом. Хорошим другом, вот и интересно стало, как пацан его поживает. Так кто вы ему?
— Сестра.
— Он разве не единственный ребёнок в семье?
— Сводная, — разговор продолжает меня нервировать, поэтому я быстро оглядываюсь и с облегчением выдыхаю, заметив приближающегося отца.
— Батя твой? — мой жест явно не укрылся от внимания незнакомца. Он щурит глаза и, стерев с лица фальшивую улыбку, спрашивает уже на полном серьезе, с долей потрясения в голосе: — Ты дочка Владимира Снежинского?! Вот это поворот…
— А что в этом такого?
Но отвечать мне никто не собирается, мужчина тихо цедит сквозь зубы что-то матерно-невразумительное и стремительно удаляется.
— Кто это был? — недовольно хмурится поравнявшийся со мной отец.
— Псих какой-то. Не забывай, где мы находимся.
— Пациенты за ворота не выходят.
Папино замечание кажется мне резонным.
— Значит бывший.
Сто пудов, какой-то повёрнутый на чужих детях чудик. Подумаешь, отца моего узнал, городок то небольшой, может и пересекались где-то. А фамилию Рината услышал от медсестры.
Поражённая поведением незнакомца, я считаю своим долгом найти ему объяснение и, как только мне это удаётся, пытаюсь выкинуть его из головы. Только неприятное лицо никак не идёт из памяти, крутится в подсознании, как навязчивый мотив давно надоевшей песни.
Ринат
Я лежу вытянувшись во все свои метр восемьдесят, прямо на жёсткой парковой скамейке и безучастно смотрю в небо. Заурядное затянутое свинцовыми тучами осеннее небо. Ни хмурое, ни радостное. Никакое. И сам я никакой. Овощ. Как обычно меня тяготит апатия, вызванная назначенными врачом антидепрессантами. Много он понимает, помешанный на своём фикусе, лысеющий коротышка. Не удивлюсь, если и с растением он тоже ведёт свои псевдо-доверительные беседы.
Доверие…
Чёрта с два они его от меня дождутся. И врачи, и сдавшая меня сюда мать, и Карина. Особенно Карина.
Всё же прикинуться пай-мальчиком мне удалось на славу, благо под действием местных чудо-таблеток это оказалось совсем не сложно. Меня должны выписать уже на следующей неделе, а там уж оттянусь по полной. Не важно, как именно, в танце или в хорошей драке, главное спустить пар, погасить свой внутренний пожар, чтобы какое-то время не реагировать на неприкрытый вызов в васильковых глазах и колючие ухмылки. Хотя бы внешне.
В клинике с этим всё просто — никакого соблазна. Жаль только время тут тянется невыносимо медленно, ползёт улиткой, оставляя за собой липкое уныние с синтетическим привкусом лекарств. Но сегодня вызванное ими отупение сыграло мне на руку, я смог оценить его по достоинству сразу, как только появилась она — моя лживая сводная сестра. Оказывается, если отбросить в сторону эмоции, я вполне способен вытерпеть присутствие Снежинской, и даже нормально поговорить, без поисков подвоха и попыток просчитать её выгоду. Мне было всё равно, а потому легко и просто, жаль длилось это не долго. Ровно до тех пор, пока Карина не упомянула наш поцелуй.
Я тысячу раз пожалел о нём. Ворованная, запретная ласка переполнившая паутину вен густым кипящим зноем, отличающаяся от всего, что было до. Она отравой проникла в кровь, превратив весь мой внутренний мир в токсичную пустыню, где порастают мхом и разлагаются былые ценности и идеалы. И в этом искорежённом аду лишь одна госпожа — она, моя сводная сестра, а я грешник, корчащийся от жажды, которую в силах утолить лишь её губы и менять что-либо бессмысленно. Простить-то я её простил, но головы больше терять не буду. Не позволю играть собой.
— Катись к чёрту, Снежинская, — с широкой улыбкой обращаюсь в пустоту. Ведь если повторять себе что-то достаточно часто, в это можно поверить — так говаривал мой кумир, Мохаммед Али, а у него можно поучиться не только тому, как правильно держать и наносить удар.
— Эй, парень, не хочешь подвинуться? Разговор есть.
Не без удивления кошусь в сторону нависающего надо мной мужика. Этот коренастый и угрюмый тип мне шапочно знаком. По словам всезнающего Жорика из соседней палаты, он лечится здесь от наркозависимости, причём далеко не в первый раз, и, судя по упрямому выражению лица, не в последний. Что такому человеку может понадобиться от меня, понятия не имею, но взыгравшее любопытство берёт верх над праздностью, и я принимаю сидячее положение.
— Я весь внимание, — получается немного насмешливо, да и ладно, я всё ещё сильно сомневаюсь, что ему есть чем меня заинтересовать.
— Держи, — он протягивает мне серебристо-серую визитку, на ней фамилия и инициалы: «Лещинский О. В.», чуть ниже номер телефона, больше ничего.
— Зачем мне это?
Мужик неприятно похрустывая костяшками пальцев, пристально вглядывается в моё лицо, будто хочет в чём-то убедиться. Будь я в другом состоянии, заволновался бы, а так — любопытно, не более.
— Думаю, тебе будет интересно узнать, как на самом деле умер твой отец. Выпишут — позвони по этому номеру. Договоришься о встрече.
Его слова застают меня врасплох. Я почти уверен, что наркоша блефует. Отец был пожарным, он героически погиб, когда мне было всего два года, спасая ребёнка из объятого пламенем дома.
— А что мешает рассказать об этом сейчас?
— Позвонишь — узнаешь. И да, не советую тянуть.
Всё это неожиданно. Мой собеседник явно не из любителей потрепаться, нагнал тумана и ушёл, а я теперь думай, врёт он или же правду говорит. Отца я совершенно не помню, да и мама не особо любит о нём рассказывать. Когда я подрос и начал задавать вопросы, показала фото, на котором я сижу с заплаканным лицом перед небольшим, праздничным тортом. Они с отцом стоят по бокам от меня
