до вечера. Я не тороплюсь. Часть дороги проезжаю на общественном транспорте, часть прохожу пешком. Забираю машину с парковки, заезжаю на мойку, пью кофе на заправке. Делаю все, чтобы оттянуть момент возвращения домой, но в итоге все равно оказываюсь в родном дворе. Лешиной машины перед подъездом нет, но в наших окнах горит свет.
Он ждет меня. Я знаю. И испытываю практически непреодолимое желание уйти.
* * *
Дальше начинается самый долгий подъем в моей жизни. Я игнорирую лифт и упрямо шагаю по лестнице, будто те три минуты, которые выиграю таким образом, что-то да значат.
Рука тянется к звонку, но останавливается в миллиметре, потому что все внутри противится. Я не хочу видеть его. Просто не хочу и все. До тошноты. До заворота кишок и сердечного приступа. Но смысла прятаться нет. Головой это понимаю, а душа бастует, мучается, просит передышки.
— Потерпи, – обращаюсь к себе, — просто потерпи. Потом станет легче.
Я достаю ключи из сумочки, отпираю дверь и бесшумно шагаю в прихожую. Почему-то мне кажется, что я и сейчас застукаю Березина с Мариной. Знаю, что не настолько он оскотинился, чтобы тащить свою девку к нам в дом, но с доверием совсем беда. Теперь, в своем некогда любимом муже, я вижу исключительно предателя, который готов изменять на каждом шагу.
Меня подводят трясущиеся руки. Пытаюсь повесить сумку на крючок, но она выскальзывает из пальцев и с грохотом падает на пол.
— Да чтоб тебя, — подхватываю ее, но уже поздно.
Леша выскакивает из большой комнаты. На нем лица нет. Глаза огромные и в них явное облегчение:
— Пришла, наконец, — выдыхает.
У меня спазм внутренностей. Просто сводит все в судорогах. Не могу слышать его голос. Больно.
Скотина ты, Березин! Самая скотинистая скотина на свете! Как ты мог допустить все это? Неужели левая баба стоила моего разбитого сердца?
Я ничего не отвечаю на его слова. Молча разуваюсь, раздеваюсь и ухожу в ванную. Намываю руки так долго, будто готовлюсь к операции. Потом прохожу в комнату мимо Березина, замершего как истукан посреди коридора. Он неотрывно смотрит на меня, а я смотрю куда угодно, но только не на него. Закрываю дверь перед его носом.
Почему-то жду, что сейчас он ворвется в комнату, но этого не происходит. Слышу, как он мается снаружи, и задыхаюсь. Еще недавно я мечтала о том, что мы вместе состаримся, а теперь между нами пропасть, и от этого хочется удавиться.
Переодеваюсь и выхожу из комнаты.
Меня снова встречает измученный взгляд побитой собаки, и снова я прохожу мимо. Бреду на кухню, ставлю чайник. Аппетита нет совсем, но чертовски хочется чай с бергамотом, поэтому достаю кружку и одноразовый заварочный пакетик.
Пока вода греется отхожу к окну и таращусь на чернильное небо без единой звезды. Когда-то ночь казалась самым романтичным временем суток, теперь она просто черная. Романтика сдохла. Как и вера в хорошее.
— Кир, — его голос раздается неожиданно близко.
Я отвлеклась и пропустила тот момент, когда муж подошел со спины.
Не отвечаю. Я месяц пыталась с ним нормально поговорить, и неизменно наталкивалась на вранье и острые иглы, теперь слова закончились.
— Я тебе звонил.
Безразлично жму плечами. Ну звонил, и звонил. Что теперь? Прослезиться от умиления? Похвалить? Чего он от меня ждет?
— Где ты была все это время?
— Там, где нет тебя.
— Я ждал, — он хрипит, — поговорить…
Засвистевший чайник прерывает его монолог. Я разворачиваюсь и, не взглянув на мужа, протискиваюсь мимо. Случайно задеваю его плечом, и тут же простреливает до самых пяток, и сердце со всего маха налетает на ребра.
Дайте мне сил пережить все это.
Пока я наливаю чай, Березин молчит, но дышит тяжело. Грудная клетка поднимается и опадает при каждом надрывном вдохе, и я физически чувствую, как ему хреново, как его крутит, как шкалят эмоции. Все больше хочется заорать: ты доволен?! Оно того стоило?!
Уже с полной кружкой возвращаюсь обратно к окну. Делаю маленький глоток, морщусь. Слишком горячо, поэтому дую.
— Ну скажи хоть что-нибудь, — снова подает голос Леша.
— Что-нибудь, — мой голос звучит непривычно глухо и безжизненно, как чужой.
Чувствую, как муж подходит ближе. Встает прямо у меня за спиной. Его дыхание щекочет плечо, рождая миллион мурашек. Но это не те томительно-сладкие мурашки, которые накрывают от удовольствия или предвкушения, это те, которые возникают, когда неприятно.
Мне неприятно его присутствие.
Отодвигаюсь, скривившись так, будто съела тухлое яйцо, и слишком поздно понимаю, что он видит мое отражение в окне.
Мы сталкиваемся взглядами и замираем.
Теперь я уже и чай не хочу. Ставлю кружку на подоконник, и в тот же момент Березин сгребает меня в охапку, прижимает к себе и зарывается лицом в волосы.
— Отпусти, — выдавливаю сквозь зубы, пытаясь освободиться. Но он держит так крепко, что это невозможно. Его запах бьет в ноздри, и я задерживаю дыхание.
— Кир, пожалуйста, давай поговорим, я обещаю, что больше никакого вранья. Пожалуйста.
Судорожно втягиваю воздух, и он падает в легкие обжигающим комком.
— Прости меня. Я дурак. Придурок конченый, — шепчет словно заведённый, — не знаю, что на меня нашло.
Боже, начинается…
— Помутнение какое-то. Мы с тобой поругались, а она пригласила прогуляться. Зайти в гости. Ну я и подумал, а что такого. Почему бы и не сходить.
— Еще скажи, что не понял, для чего она тебя звала, — все-таки отпихиваю его от себя и разворачиваюсь лицом, чтобы смотреть своей боли в глаза.
— У нас ничего не было, Кир.
— Не успели?
— Ничего не было, — повторяет севшим голосом, — слышишь, Кир. Ничего!
— Просто чайку предложила? Или унитаз попросила починить? Или коллекцию марок собралась показывать? Хочешь, я расскажу, как все было на самом деле? Вы поднялись к ней и едва переступив через порог начали целоваться.
Он дёргается, и я понимаю, что попала в цель.
— Кир…
— Начали стягивать одежду, лапать друг друга.
— Не надо, Кир. Пожалуйста. Я не спал с ней.
— Потому что я помешала, — горько усмехаюсь, — приперлась, обломав вам всю малину.
— Ну нет же…
— Скажи, а ты бы остановился, если бы я не появилась? — смотрю на него в упор, — оттолкнул бы эту курву? Вспомнил бы о том, что женат? Или уже плевать на все
