выдержки я не знаю.
— Куда ты? — в голосе паника.
— До свидания, Леш. Хорошего дня.
Мне удается сесть в машину. Березин за мной, но я жму на кнопку блокировки, за мгновение до того, как он хватает за ручку.
— Кира! Вылезай из машины. Давай поговорим.
Время разговоров уже прошло. Увы.
Я больше не смотрю на своего мужа. Завожу двигатель и плавно трогаюсь с места. Он пытается преградить мне путь, но я не сбавляю скорость, плавно накатывая на него.
— Кира!
Прежней Киры больше нет. Сдохла.
Выворачиваю руль и, бодро подскочив на бордюре, объезжаю Березина по газону.
Муж что-то кричит мне вслед, но я врубаю музыку на полную и выезжаю со двора, ни разу не оглянувшись.
— Тише, тише, тише, — Алиса пытается обнять.
Я вырываюсь. Меня выкручивает, ломает, раздирает на лохмотья. Я не плачу. Я рыдаю в голос. По-базарному громко и некрасиво. Всхлипы перемежаются с невнятной судорожной руганью
— Козел! Козлина брехливая! Урод! Ненавижу.
— Зай, успокойся.
— Да не могу я. Понимаешь? Не могу.
В диком оцепенении я продержалась до самого вечера, а потом подъехала к дому и увидела у подъезда машину мужа с разбитым окном. И все. Накрыло. Я не смогла зайти в подъезд. Как представила, что там он, что придется смотреть на него, выяснять отношения, слушать либо бредовые объяснения, либо еще более бредовые обвинения, так чуть не сблевала.
В душе пульсировала отравленная рана, и бередить ее еще раз — это слишком. Поэтому сбежала к подруге.
И вот она носится вокруг меня, причитает, а я как конченая истеричка захлебываюсь соплями, слюнями, обидой, болью, злостью и еще хер знает чем. Хочется громить все, что попадет под руку. Останавливает только то, что я в гостях.
Наверное, проще сдохнуть чем, вот это вот все.
— Кира! — Алиса хватает меня за плечи и неожиданно сильно встряхивает. У меня даже зубы клацают, и голова запрокидывается назад, как у мягкой куклы, — соберись, тряпка.
И снова встряхивает.
— Не хочу, — вою во весь голос.
Она права, я — тряпка. Половая, грязная, использованная, покрытая десятком отвратительных дыр.
Подруга меня отпускает и убегает из комнаты, а спустя минуту возвращается с графином воды и бессовестно плещет мне прямо в морду.
— Эх ты ж…
Охаю и затыкаюсь. Замираю с открытым ртом, как бестолковая рыба, и хлопаю глазами. Вода холодная, стекает по лицу, пропитывает насквозь блузку на груди. Отрезвляет.
— Все? Истерика закончилась? — настороженно спрашивает Алиса.
Я провожу ладонями по мокрым щекам. Судорожно вздыхаю, дергаю головой, пытаясь кивнуть.
— Точно? Может еще раз облить? — делает шаг на выход, — это я запросто.
— Не надо.
Глубокий вдох, выдох. Туман в голове становится не таким плотным и горьким, а в груди расползается измученная пустота. Я больше не визжу, как потерпевшая, не крою матищем и не умываюсь горючими слезами.
— Чайку? — как ни в чем не бывало спрашивает подруга. И глядя на нее, я ощущаю дикую слабость.
— Я бы это…пожрать не отказалась.
— Моя ж ты хорошая, — она треплет меня по щеке, потом лезет в шкаф и достает оттуда домашнюю тунику, — переодевайся. Ты у меня на ночь останешься.
Это не вопрос. Это утверждение, в котором ноль сомнений.
— Не помешаю?
— Глупости не говори, — фыркает она, — я тебя домой не отпущу, пока в себя окончательно не придешь. А то еще убьешь этого козла, а мне потом сухари суши, да передачки таскай.
Из груди вырывается нервный смешок.
— Все. Давай по-быстрому стаскивай сырое, а то простудишься. Я пока ужин разогрею.
Она убегает на кухню, а я, постояв еще пару минут и прислушиваясь к звону в голове, начинаю переодеваться. Напяливаю Алискину яркую тунику, сырое вешаю на батарею и иду следом.
— Ну что? Полегчало, после того как прооралась?
— Полегчало, — я плюхаюсь на стул. Сил нет вообще, — ты прости за такое.
— Все нормально, Кир. Тебе необходимо было выпустить пар. Иногда надо дать слабину, потому что если все держать в себе, то рано или поздно крышу сорвет. А так поистерила, умылась, волосики причесала и все. Красотка.
— Угу. Та еще красотень, — когда шла на кухню, мельком глянула в зеркало в прихожей. Это ж просто жуть жуткая. Морда пятнистая, как у панды, глаза — красные щелочки, губы аж горят. На голове — всклокоченное гнездо вороны.
— Конечно, красотень. Ты у меня вообще сама лучшая. А кто не согласен — может идти на хрен.
— Спасибо.
У меня нет слов, чтобы выразить насколько для меня важна ее поддержка. Без Алиски я бы спряталась где-нибудь под мостом и с горя бы подралась с бомжами за коробку, в которой бы и провела худшую ночь в своей жизни.
Она ставит передо мной большую тарелку с пловом, потом откуда-то из закромов достает Maртини.
— В терапевтических дозах полезно.
Если честно, я не особо различаю вкус еды, но процесс жевания позволяет отвлечься от шальных обрывочных мыслей, скачущих в голове.
У Алисы звонит телефон.
— Твой, — кивает на экран. Там высвечивается скупое «Березин».
— Не отвечай…
Но она отмахивается от меня, принимает звонок и ласково, словно кошка, здоровается с моим предателем:
— Привет.
Я слышу его хриплый голос:
— Привет, Алис. Кира у тебя?
— Эмм, нет, — она так искренне отыгрывает недоумение, что Леша ведется и разочарованно переспрашивает:
— Нет?
— Что стряслось?
— Ничего.
— Леш, не пугай меня!
— Я не могу до нее дозвониться.
— Сейчас я ее наберу, — с готовностью откликается она.
— Бесполезно. Телефон выключен.
— Что у вас случилось? Вы поругались?
Он мнется, потом нехотя признается:
— Немного.
Немного, сука…
Самую малость, блин.
— Из-за чего? — Алиса продолжает строить из себя святую невинность.
Если бы она его послала или хотя бы как-то показала свое неодобрение, он бы сайгаком прискакал к ее дому и долбился бы в дверь до посинения. А так мнется, что-то невразумительно мычит и по-быстрому сворачивает разговор:
— Не бери в голову. Разберемся.
— Леш…
— У меня звонок по второй линии. Пока.
Алиса смотрит на погасший экран, досадливо цыкает и откидывает телефон в сторону:
— Все, заметался, хвост подгорает.
Мне плевать что у него
