— От моего эгоизма многие страдали, — продолжала Зу. — Я упросила Уильяма скрыть от прессы известие о моей болезни. Он сказал журналистам, что я решила уединиться для того, чтобы поставить на ноги ребенка. Никто не знал, что у меня была парализована вся левая половина тела. Что я не могла ходить. Не могла говорить. Через пару лет репортеры наконец оставили Уильяма в покое и потеряли интерес. — Она подняла глаза к темному потолку. — Я знаю, как тяжело приходилось Уильяму. И дело не только в моей болезни, но еще и в моем эгоизме. Марисоль тоже было несладко. Но больше всего страдал мой ребенок.
Алисса не верила своим ушам. Зачем Зу рассказывает все это? Чтобы утешить ее, убедить в том, что у всех людей есть свои проблемы? Что никто не совершенен, что нет человека, которому повезло бы прожить идеальную жизнь? Зу, похоже, говорила откровенно и все же…
Алисса внимательно посмотрела на Зу. У нее была очень чистая кремового оттенка кожа. Казалось, Господь нарочно одарил этим чудом только евреек. Трудно было поверить, что с полных красивых губ Зу целых два года не срывалось ни одного словечка. Алисса прокашлялась:
— По-моему, ты выглядишь ничего.
— Она права, — сказала Мэг. — Ты выглядишь отлично.
Зу покачала головой:
— Это сейчас. Впрочем, и все последние десять лет. Ведь Уильям нанял самых лучших врачей. И Марисоль всегда была рядом. Но первые два года я не жила… И даже не пыталась жить, Скрывалась от мира, без конца жалела себя и в этом находила даже какую-то радость.
— Я знаю, что такое скрываться от мира, — проговорила Мэг. Она вздернула подбородок и отвернулась в сторону. Алисса поняла, что Мэг пытается спрятать от них то выражение боли, которое появилось на ее лице. — Вначале ты делаешь это, потому что кажется, что так спокойнее…
— А потом, — перебила ее Зу, — ты делаешь так, потому что это вошло в привычку и ты не знаешь, как с этой привычкой расстаться.
Алисса закрыла глаза и полностью отдалась ощущениям своего тела, которое обволакивалось успокаивающим теплом.
— Надо поступать, как я, — проговорила она. — Бросить миру вызов и показать ему, кто тут хозяин. — Голова раскалывалась. Алисса уперлась затылком в стену, впервые не чувствуя себя хозяйкой положения. Как будто из нее выпустили весь пар. Она была исполнена ощущения своего поражения. И еще… Алисса, так же, как Зу и Мэг, остро почувствовала свое одиночество. После паузы она добавила: — Не надо было мне бросать его. С Джеем прошла самая счастливая пора моей жизни.
Вновь наступила тишина. Прокашлявшись, Мэг сказала:
— По крайней мере у вас есть дети. Семьи. Друзья.
Алисса открыла глаза:
— Значит, у тебя то же чувство? Что не стоило порывать с человеком, которого любила?
— Он был моей единственной любовью.
— И мне не следовало отпускать Эрика, — проговорила Зу.
Алисса затянула полотенце под грудью потуже.
— И что мы все хотим этим сказать, подружки? Что мы сестры по несчастью?
— Сейчас уже слишком поздно, — заметила Мэг. — Нам остается продолжать вести ту жизнь, которую мы вели все эти годы. Примириться с этим.
Алисса фыркнула:
— Примириться с моей жизнью? Да у меня нет жизни! В данный момент моя жизнь сосет вот такой здоровенный… И у меня такое ощущение, подружки, что у вас с этим тоже проблемы. Может быть, нам следует что-то предпринять?
— Например? — спросила Зу.
— Я вчера уже сказала. Давайте найдем их.
— Что? — воскликнула Мэг. — Зачем? «Чтобы они увидели, что они потеряли?»
— А что? — невозмутимо откликнулась Алисса. — Или хотя бы для того, чтобы проверить, осталось ли чувство…
— Ты сумасшедшая! — сказала Зу. — Что-то мне здесь слишком жарко. Я ухожу.
Она поднялась с лавки и направилась к выходу.
Алисса успела удержать ее за руку:
— А ты подумай над этим хорошенько. Мы разъедемся по домам. Вернемся к тому, что есть. Но при этом у нас троих будет один маленький секрет, который мы ни перед кем не раскроем. Мы начнем поиски. И узнаем наконец, от какой жизни мы в свое время отказались. И тогда уже можно будет закрыть книгу воспоминаний раз и, навсегда.
— Ты забываешь о том, что у тебя еще есть муж, — сказала Зу.
— Вот уж поверь мне! — воскликнула Алисса. — Его это не обеспокоит.
— А мой любимый сам является мужем и отцом семейства. Он не захочет увидеться со мной, — проговорила Мэг, тоже поднимаясь.
— Ты этого не можешь знать, захочет или не захочет.
Они внимательно посмотрели друг на друга.
— Мы так никогда ничего и не узнаем, если не попытаемся, — сказала Алисса. — Что нам терять-то?
Они сидели в первом ряду, так как у Эйвери в последние годы жизни ближе компаньонов, в сущности, никого не было.
Мэг знала, что ее затылок буравят сотни пар глаз. Интересно, смотрит ли на нее Стивен Райли?.. Она, кажется, все отдала бы за то, чтобы точно узнать это. Глянув направо и налево, она заметила, что компаньоны сидят, опустив глаза долу. Мэг поспешила сделать то же самое.
Мерный речитатив священника гулко отдавался в стенах каменного храма. Собравшиеся соблюдали тишину и лишь изредка слышалось чье-то покашливание или шарканье ботинка по каменному полу. Пару раз кто-то негромко и, судя по всему, искренне всхлипнул. Впрочем, Мэг знала, что большинство присутствующих пришли сюда лишь для приличия. Но все же пришли. Интересно, сколько человек удалось бы собрать на ее собственных похоронах? Ну, компаньоны, конечно. Впрочем… Теперь, когда ушел из жизни Эйвери, даже в этом Мэг сомневалась. Ну, Данни Гордон. Джанина, секретарь. Может, несколько человек из канцелярии.
Она украдкой скользнула взглядом по опущенным головам. Если бы хоронили ее, то все провожающие ее в последний путь вполне разместились бы в двух первых рядах. Мэг прикрыла глаза. Может быть, придет еще сосед, которому она отдавала Лохматого, когда уезжала. Значит, еще один. Лохматый остался бы у соседа и после ее смерти. Интересно, смог бы сосед заботиться о нем так же, как она?
Послышался негромкий перезвон колокольчиков, и Мэг уловила боковым зрением какое-то движение. Она подняла голову. Священник что-то разбрызгивал над гробом, украшенным роскошными орхидеями. «Орхидеи, конечно, предоставил Данни», — подумала Мэг.
Почему бы ей не влюбиться в Данни? Почему бы ей хоть в кого-нибудь не влюбиться? Или Стивен забрал себе все и после него она уже не способна полюбить снова? Неужели он забрал себе все ее сердце и всю ее душу, так что ничего не осталось? Почему она не может повторно пережить что-нибудь подобное тому, что было со Стивеном Райли? Она сказала Данни, что лучше быть одной. Неужели она искренне в это верит?
