– Да вроде не говорила, – хмурюсь, напрягая память.
– Да точно говорила, откуда же я тогда знаю? Хотя, может, и он мне по телефону сам говорил. Точно, еще жаловался, что ребра болят и голова. Что он себе думал? Что я его пожалею?
Все еще сомневаясь, что я рассказывала маме эту информацию, отбрасываю эти мысли подальше и пытаюсь встать, но боль снова пронзает тело.
– Мама, я завтра, пожалуй, схожу к врачу, а сегодня лучше полежу, хорошо?
– Ну ладно, – видя мое состояние, соглашается мама, уходя и потом возвращаясь с подносом, с которого я съедаю от силы две ложки супа и кусок хлеба. Аппетита нет. Мне нездоровится. На душе камень и море сомнений.
Я действительно рожу больного ребенка? А вдруг повезет? Вдруг врачи ошибаются? Сколько таких историй. Историй со счастливым концом. Неужели я недостойна такой же? Не заслуживаю чуда, после того как так хотела этого малыша? Он же уже живой, он дышит, ждет встречи со своей мамой и непонятно, от какого именно недуга он может страдать.
А вдруг с ним все в порядке? Но главное то, что я просто не смогу его убить, не смогу дать согласие на эту процедуру. Я чувствую, что в ответе за своего ребенка и должна бороться за него. Ради него. Вопреки нежеланию Глеба дать этому набору клеток родиться на свет. Мы справимся, я не одна, вся семья меня поддержит, и это будет самый славный малыш на свете, которого я буду любить за двоих. Ведь папе он не нужен.
Когда мама прощается и уезжает вместе с отцом, я со слабой улыбкой погружаюсь в сон, а просыпаюсь от тяжести в животе. Сильная боль простреливает низ живота, и, когда я отбрасываю одеяло и включаю ночник, с ужасом вижу, как подо мной на постели расползлось красное липкое пятно. Ярко-алое. Страшное. Мой страх визуально увеличивает его размеры. Кажется, что там целая лужа крови. Грозное предзнаменование конца.
Мой малыш… Нет, такого не может быть, еще ничего не случилось! Такое бывает…
Громко кричу, зову кого-то, совсем позабыв, что ночь, что в доме я одна. Что мама уехала и никто не откликнется. Но сейчас срочно нужно в больницу. Набираю номер скорой, а потом звоню маме и она приезжает через полчаса, практически одновременно со скорой, которая забирает меня в больницу.
Глава 22
Глеб
Это один из вечеров, которые я провожу у нашего с Ксюшей дома, надеясь увидеть ее хоть мельком. В квартире находиться невыносимо, там ее нет и все напоминает о ней и моей вине, а здесь есть маломальская иллюзия, что Ксюша рядом. Когда она сидит на своем любимом месте на закрытой лоджии второго этажа, я ясно могу видеть ее через окна. Каждый наклон головы, каждый жест отзывается во мне, откликается болезненным спазмом в сердце. Физически ощущаю, как горят ладони, так я жажду к ней прикоснуться. Нутро лихорадит, я буквально схожу с ума от убийственного понимания, что ничего не могу изменить! Она ясно дала понять, что не подпустит к себе. До этого момента я не побеспокою ее, как бы ни трудно это было…
Самому смешно от того, что дошел до жизни такой, когда преследую собственную жену, как какой-то маньяк, но моя потребность в ней слишком высока.
Тишину салона моей машины прерывает телефонный звонок. Это мама. В последнее время я не хотел с ней общаться после всей той кучи лжи, в которой она меня растила, но сегодня я решаю взять трубку. Уж слишком она настойчива в своих попытках поговорить со мной, а я уже начинаю чувствовать вину за свой игнор, потому что мама – это мама. Будь на ее месте отец, я бы даже не засомневался. В конце концов, он человек, который всю жизнь прожил, плюя на чувства других и думая только о себе любимом. Ну, а мама…
Она далека от идеала. Не только из-за того, что скрывала от меня наличие болезни и делала вид, что моего умершего брата не существовало. Уже в сознательном возрасте я начал понимать, что она на самом деле не менее эгоистична, чем отец, но есть в ней что-то хрупкое, надломанное, что будит во мне желание защитить. Отец же всегда был жестким и довольно безэмоциональным. В подростковом возрасте, когда мы еще не начали снова общаться, я просто мечтал о том, чтобы и мама была хоть немного похожа на него в этом плане, потому что после их развода она просто душила меня вниманием, ведь больше ей не на кого было распыляться, а мужчин она словно возненавидела, не подпуская к себе никого.
Вспоминая, каким было мое детство, я все еще чувствую обиду на нее за то, что был лишь пешкой, благодаря которой она удерживала мужа, но стараюсь задавить эти чувства. Все то чувство вины, которое она заставляла меня испытывать, чтобы добиться желаемого, все упреки в том, что я похож на отца, ее равнодушие в те дни, когда она уходила в себя. Это никогда не пройдет, даже после ее смерти, но факт в том, что мать у меня только одна, и, как бы меня ни возмущало ее отношение к людям, ко мне в частности, я не могу просто выкинуть ее из жизни. Потому что родители – это родители. Какими бы они ни были. И я люблю их. Даже отца, хотя и куда меньше, чем мать, за что он может винить лишь себя.
– Да, мама, – беру трубку впервые за долгое время.
– Глеб, – плаксивым голосом говорит она. – Ну, наконец-то! Ты игнорируешь меня, Глебушка.
– Мне нужно было остыть, – устало вздыхаю я.
Недостаток сна и отдыха в целом сказывается на самочувствии. Голова трещит, в глаза словно насыпали песка, но я не могу заставить себя уехать, не увидев Ксюшу. Разговор с мамой – решение еще одной проблемы. Как только она поймет, что я на нее не злюсь, то тут же перестанет так реагировать и займется своей жизнью.
– Глеб, ты должен понимать, что я действовала так, как считала лучшим для тебя, – заводит свою шарманку мама. – Я ведь хотела оградить тебя от психологической травмы. Прости меня, сынок, если бы я знала, что ты захочешь детей, то призналась бы. Клянусь! Но ты ведь не хотел.
– Не хотел, – признаю очевидное.
Меня сегодня даже не возмущает ее речь в стиле «я старалась для твоего блага». Я уже очень давно смирился и даже не надеюсь, что в этой женщине вдруг проснется сознательность. Она живет в своем удобном мирке, в котором она всегда хорошая, а все остальные плохие.
– Я же не враг тебе, Глеб, – продолжает мама. – Ты мой самый важный человек на свете. Мой ребенок. Я люблю тебя больше, чем себя, и если допускаю иногда ошибки, принимаю неверные решения, то не специально. Ты же меня знаешь. После той психологической травмы, что нанес тебе твой отец, я всегда старалась оберегать тебя.
– Я знаю, мама, – соглашаюсь с ней.
Странным образом, ее голос действует на меня умиротворяюще, несмотря на ту ересь, что она несет. Я продолжаю смотреть в окна Ксюши, надеясь, что она мелькнет хоть разок, и сам не замечаю, как глаза начинают слипаться под треп мамы. В себя меня приводит только ее требовательный тон.
– Ты слышишь?
– Что? – спохватываюсь, отгоняя сон. – Повтори, я прослушал.
– Я говорю, что надо встретиться, – обиженно повторяет мама. – Поужинаем на следующей неделе в моем любимом ресторане. Я знаю, что ты занят, поэтому говорю заранее. Пусть Кристина освободит место в твоем расписании.
– Хорошо, – отвечаю ей, не ставя в известность об увольнении Кристины, что вызовет у нее кучу вопросов. – Мам, мне пора. Я тебе потом позвоню.
– Ладно, занятой мой. Но смотри, не игнорируй меня больше.
– Не буду. Пока.
Кладу трубку и потираю глаза, думая о том, что пора бы домой, когда тишину ночи разрезает громкий вой сирены скорой помощи. В груди все застывает, стоит ей остановиться у нашего дома. Я мигом выхожу из машины, боясь того, что могло случиться с Ксюшей, как прямо рядом со скорой останавливается автомобиль отца Ксюши, из которого они с Аллой выходят чуть ли не на ходу, и бегом устремляются к дому. Я бегу за ними, но стоит Алле меня заметить, как она грубо говорит что-то своему мужу, и тот выходит обратно, резко захлопывая за собой дверь и загораживая ее своим телом.
– Что случилось? Что с Ксюшей? – в панике спрашиваю у него, пытаясь отдышаться.
