к себе.
– Хорошо.
Разворачивается и убегает, по лестнице взбирается наверх. Ее все еще покачивает, и чтоб снова не упасть, Малика крепко держится за поручень.
Удивляюсь даже. Впервые не огрызнулась мне. Затихла как-то слишком подозрительно.
Неужели мать дала пару дельных советов, что мужа слушать надо? Хоть бы так и было. Озолотил бы.
Сегодня работаю дома. Поставка почти прибыла. Все идет как по маслу. Малика не высовывает носа из комнаты до самого вечера, хоть я уже ее и не закрываю. Входную дверь тоже.
По территории и дому может ходить, сколько влезет под присмотром, но за пределы нет. Опасно. Только рядом со мной или с охраной.
Мои враги уже все просекли, что я женился, а значит, у меня теперь есть слабое место, по которому можно ударить. Я должен быть осторожен.
Один раз я уже дал промашку, когда недооценил врага, и потом заказывал гробы целыми партиями. Достаточно.
Служанка доносит, что Малика есть начала. Совсем немного, но ест, и это меня радует. Отлично. Наконец-то она перестала противиться, видать, разговор с матерью все же подействовал.
Ночью бреду в спальню. От кабинета уже тошнит. Как только вхожу внутрь комнаты, уже на пороге понимаю, что что-то не так. Слишком тихо, подозрительно.
Прохожу дальше. Кровать застелена, словно и не лежал на ней никто. Ужин на подносе едва тронут, а это уже мне не нравится.
Второй раз ее с пола отдирать и ставить капельницу я не намерен. Вполне хватило утра, когда я ее полудохлую нашел и понял, что у Малики голодный, мать его, обморок случился.
Пульс был слабым, давление упало. Девчонка лежала, как бледная поганка, и совсем не шевелилась.
Когда капельницу ей ставил, матерился, уже не сдерживаясь. Упрямая, строптивая кобыла.
Нахрена я вообще ее взял? Проблему себе только создал. Сдохнет же, но не послушает меня, однако идея с родителями сработала отлично. Малика поела, а значит, жрать все- таки может.
– Малика.
Оглядываюсь по сторонам. В комнате полутьма. Не хочу включать свет. Глаза от него режет.
В углу у батареи замечаю движение, а после улавливаю тоненькую фигурку. Девка сидит там, как ворона, одна.
– Чего ты сидишь там?
Подхожу ближе, видя, что кобра моя скорчилась вся, и сидит на полу у батареи. Ноги под себя поджала, взяла подушку и, видимо, спать уже так собралась.
– Малика, мать твою, что ты делаешь на полу?
Глаза свои открывает. Даже в этой тьме вижу, что ревела.
– Здесь мое место. Я ведь твоя. Как собака твоя, как вещь. Можешь будку еще мне поставить, можешь хоть на цепь меня посадить, и руки мне до мяса изрезать! Мне все равно. Я не стану спать с тобой в одной кровати. Мне и здесь хорошо.
Голос подавленный, судорожный, тихий. Говорит это, и не смотрит на меня, словно с полом, блядь, общается.
Кулаки сами собой сжимаются. Видать, не вправили ей мозги предки, а наоборот, нахрен сломали еще больше.
– Ты не собака, девочка. Ты жена моя. Моя женщина. Вставай. На полу холодно.
Рычу на нее. Взгляд короткий бросает на меня. Упрямый, и все равно несломленный, дерзкий. Послал черт жену, блядь.
– Нет!
– Встань, я сказал. Иди на кровать. По-хорошему говорю.
– Не буду.
Мое терпение лопается быстро. Подхожу к ней, и хватаю за талию. Подхватываю на руки, отдирая от пола, и бросаю на кровать. Малика легкая, уже почти невесомая от своей голодухи, блядь.
Кобра тут же клыки выпускает, и пытается меня ужалить, но я лишь скручиваю ее, и вдавливаю лицом в матрац. Тело мягкое, теплое, податливое, только хозяйка его бешеная, тут же брыкаться начинает. Орать, а потом…реветь. Громко, протяжно и просто навзрыд, от чего трахать ее у меня пропадает всякое желание.
Отпускаю ее руки и слезаю с нее, понимая, что никакого секса сегодня не будет.
Малика вся подбирается, и отворачивается от меня на бок. Дышит как-то тяжело, закрыв лицо руками.
Устало провожу рукой по лицу. Назвать эту притирку медовым месяцем язык не поворачивается. Семь кругов ада, скорее.
– Не бойся. Не трону сегодня.
Продолжает реветь и судорожно всхлипывать. Вздыхаю.
Трахаться с этой коброй гремучей мне точно сегодня не хочется, но и позволить, чтобы девочка спала на полу, я тоже не могу.
Беру одеяло и укрываю ее. Выхожу из комнаты, хлопнув дверью. Женился, блядь.
В моей голове словно цунами проносится. Я до последнего надеялась, что родители заберут меня, мама будет за руку держать, а отец обнимет и поймет, но они не забрали.
Они просто проведали меня, словно зверька в клетке, и уехали домой.
В тот момент в моем сердце словно что-то умерло, и я поняла, что они просто бросили меня. Оставили наедине с монстром, которого сами же и боялись.
Когда родители уезжают, Ахмадов подходит слишком близко ко мне, и я замираю. Сердце очень быстро колотиться в груди. Я из последних сил сдерживаю слезы, чтобы просто не расплакаться перед ним, как маленькая обиженная девочка.
Мужчина стоит рядом и сканирует меня взглядом, а я…не знаю теперь, что делать. Вот вообще не знаю. Как мне теперь вести себя с ним, как реагировать, что говорить.
Я вся в его власти. Он может руководить моей жизнью, как кукловод. Захочет – убьет. Захочет – будет истязать мое тело так, что от него даже места мокрого не останется.
Слезы подбираются к глазам, но я терплю. Не покажу, как мне страшно.
Не знаю, что на меня находит, но в этот момент я делаю то, что чувствую. То, что думаю, будет правильным.
Я беру руку мужчины, и целую его ладонь. Я боюсь его. Я не хочу, чтобы он делал мне больно, но Вахид реагирует на это как-то странно. Страшно даже.
Когда мама целовала руку отцу, он всегда ее по голове гладил, и к себе прислонял, но Ахмадов…резко руку мою отрывает и прогоняет.
Опозоренная, униженная и расстроенная я поднимаюсь к себе. В ногах все еще чувствую слабость, однако голова уже не так сильно кружится. Я стану есть. Немного, но стану. Было крайне глупо еще и лишать себя еды, когда этот монстр и так уже лишил меня всего остального.
Я сижу в комнате, как мышь, весь день. Реву периодически, жалея себя и сетуя как свою горькую судьбу.
Успокаиваюсь только немного, когда мне в комнату приносят ужин. Выпиваю сладкий чай, и съедаю пару фиников. Становится чуть лучше. В этот же момент корю
