стали рядом с ним и включил горячую воду.
– Чувак, ты серьезно, я должен тебе это объяснять?
Питер толкнул меня все еще намыленной рукой.
– Прошу тебя. Это должно быть забавно.
– Когда мужчина и женщина любят друг друга, иногда им нравится снимать штаны и соприкасаться интимными частями тела.
Питер закатил глаза.
– Ты нарываешься на неприятности, парень. Она – лучшая подруга твоей сестры. Я совершенно уверен, что это не по правилам.
Закончив мыть руки, я вытер их бумажным полотенцем.
– Все равно. Она – сексуальная. И классная. А когда мы в постели… это просто волшебство, черт возьми.
Питер поджал губы и прищурился.
– Ты действительно задумываешься о будущем с ней?
У меня все сжалось в груди, когда меня охватило ранее неведомое мне чувство.
– Конечно, нет.
Он понимающе улыбнулся.
– Вот именно. Тогда тебе нужно перестать трахаться с ней. Пусть она живет своей жизнью и найдет себе мистера Подходящего. Ты же знаешь, даже если они говорят, что не стремятся к чему-то серьезному, они всегда стремятся к чему-то серьезному.
Несмотря на то что слова Питера мне не понравились, я признавал его правоту. В конце концов, Пейдж подписалась на то приложение для знакомств. Парень был полным мудаком, но все же. Ясно, что она стремилась к большему, чем я мог дать ей. Может быть, я мешал ее счастью.
– Как бы то ни было, все кончено. В любом случае это неважно. Мы закончили. Это было в последний раз. – Мне не хотелось этим утром говорить о Пейдж. Я хотел сконцентрироваться на операции, которая должна была скоро состояться.
Питер лукаво посмотрел на меня, словно говоря: да, все правильно.
– Пойдем, пора приниматься за работу.
Я последовал за врачом в операционную, держа поднятые руки перед собой именно так, как меня учили.
* * *
Четыре часа спустя весь мой мир перевернулся с ног на голову.
Каждый раз, входя в операционный блок, мы, разумеется, рисковали. Но я был совершенно уверен в том, что Дэвид Хэнкок – Дэйв, как он просил нас называть его, пятидесятипятилетний кавказец, женатый и имевший троих детей, готовящийся вскоре стать дедушкой, – придет в себя. Конечно, он должен был прийти в себя. Мы хотели, чтобы он стал как новенький. Лучше, чем новенький.
Какое-то время все шло согласно плану. Потом наступил полный хаос.
Я никогда не забуду мертвой тишины в зале после того, как были отключены аппараты и сняты трубки. Я не забуду того, как доктор Рамирез, посмотрев на меня, сказал: «Иди пообедай. Это был долгий день». Как будто в тот момент я мог бы что-то переварить.
Вместо этого я, спотыкаясь, с широко открытыми глазами и в шоковом состоянии, пошел в комнату отдыха и позвонил Пейдж. Я собирался послать ей СМС, но у меня ужасно дрожали руки. Я не мог печатать. Должно быть, она что-то поняла по моему голосу, потому что, когда я попросил ее приехать в больницу, она, не задавая вопросов, согласилась. Слава богу, в комнате, где стояло несколько двухъярусных кроватей, больше никого не было, и я свалился на нижнее место.
Иногда пациенты умирали, и я как врач понимал это. Мне предстояло жить, смирившись с этим фактом. В медицинской школе меня приучили к тому, чтобы дегуманизировать человека, которого я лечу, и обращать внимание только на его состояние. За годы учебы я также узнал, что никогда нет времени на то, чтобы горевать, есть еще много других пациентов, которые тоже нездоровы и нуждаются в том, чтобы на посту стоял здравомыслящий врач.
Но в этот момент ничто не имело значения. Мне было наплевать на свою учебу и на других пациентов, которые нуждались во мне. Я мог думать лишь о сковывавшей тишине в зале и о том, могли ли мы сделать что-то не так.
Через пятнадцать минут Пейдж написала мне, что она здесь. Я встретил ее в холле и повел обратно в комнату отдыха, где уложил на кровать рядом с собой. Она была еще теплой, когда мы легли.
– Кэннон? Ты в порядке?
Я закрыл глаза и почувствовал, как Пейдж провела пальцами по моим волосам.
В ее объятиях я выдохнул так, словно не дышал с тех пор, как наш пациент простился с жизнью. Раньше я думал, что тяжелее всего смотреть на то, как умирает пациент, и я был совершенно не готов к тому, чтобы вместе с доктором Рамирезом отвести его жену и дочь в переговорную комнату и сказать им, что с Дэйвом случился удар на операционном столе и он перестал дышать. Его агония поразила меня до глубины души, а от леденящих кровь воплей его жены, рухнувшей на пол, у меня разрывалось сердце.
– Не знаю, могу ли я заниматься этим, – прошептал я.
– Что-то случилось? – Ее голос звучал тихо и неуверенно. Как будто она уже знала ответ.
– Да, – сказал я дребезжащим голосом. – Сегодня мы потеряли пациента. – Даже произнести это вслух было тяжело.
Пейдж долго молчала. Потом она сдвинула мои руки, и я почувствовал ее дыхание на своей шее.
– Конечно, можешь, – прошептала она. – Завтра ты вернешься, и послезавтра, и на следующий день. Ты спасешь намного больше жизней, чем потеряешь. Ты – замечательный человек, Кэннон Рот. Мир нуждается в том, чтобы в нем было больше таких, как ты.
Это напомнило мне о том, что сказал доктор Рамирез, когда мы вышли из операционной.
– Что нам теперь делать? – спросил я его.
– Идти домой. Завтра мы вернемся более опытными врачами.
Выдохнув, я прижал к себе Пейдж. Может быть, она была права, может быть, я смог бы вернуться завтра и попробовать снова. Но сейчас, когда она была здесь, теплая и надежная в моих объятиях, мой расколовшийся на части мозг мог сконцентрироваться только на одном. Этого было достаточно.
Проклятье, это было всем.
Видеть, как страдает Кэннон, было мучением. Видеть, как он лежит на узкой кровати, прижавшись всем своим телом к моему, словно только я могла облегчить его боль, стоило мне немало сил.
Я гладила его по волосам и что-то шептала, пытаясь ободрить его, но я понятия не имела, поможет ли это. Он не боялся показаться уязвимым, не боялся признаться в том, что нуждается во мне. Это было всем. Но час спустя у него сработал пейджер, и он умчался помогать пациенту, сказав, что мы увидимся дома. Он ушел, даже не обернувшись
