родной, – попыталась распахнуть дверцу. Снова ничего.
– Злишься на меня? Снова? Гера, так каждый раз, – вздыхаю, чувствуя, как слезы подкатывают. Поддалась наконец-то. Жалко меня стало. Он никогда не переносил моих слез. Ничего не поменялось. Мы все такие же.
Я прошла внутрь. Смахнула с верхушки памятника уличную пыль. Несмотря на сильный снегопад, здесь чисто. У меня есть человек, в обязанности которого входит еженедельный уход за могилой. У Геры всегда свежие цветы и порядок. Это все, что я могу сделать для него.
Присела рядом, прямо на снег. Почувствовала себя такой беспомощной, такой разбитой. Словно все силы в один миг покинули организм. Положила цветы в вазу, прислонилась к камню. Ледяной, такой же, как и зима эта…
– Хороший мой, любимый… Холодно тебе здесь и не согреть уже, – я гладила камень так, словно его плеч касаюсь. Сильных, крепких. И голос его слышу, смех тихий. А в груди все на куски рвет.
Слезы падают на мерзлый камень, не знаю, сколько так сижу. Пальцы заледенели, но я не чувствую этого. Внутри меня столько боли и горя – целый океан. И каждый год в этот день я утопаю в нем.
– Гер, а ты все не простишь мне его, – шепчу ему, прижимая руки к груди, пытаясь согреть их. – Но ты же знаешь, я держалась. Я полгода держалась. Одна в общаге этой проклятой. На воде и сухарях. Беременная, живот большой… Ичто делать? Страшно было, но я верила, что мы вместе будем. Верила в твою невиновность, хотя все кричали об обратном. Питон с такой злостью смотрел на меня, на живот мой большой. Не помог ничем, выгнал за порог. А Лапа… Он убитый горем был. Никто в тебя не верил. На суд прийти рвалась, несмотря на угрозу. Даже вспоминать о том времени страшно. А меня не пустили. Даже глазком тебя увидеть не дали. Злишься на меня из-за Валеры, считаешь, что предала тебя. Может, и так, Гер. Но наш сын. Паша. Наш с тобой малыш. Он все, что осталось у меня от тебя. Он – самое важное в моей жизни, Гера. Все было только ради него.
В ответ тишина. Хоть бы разок знак от него какой получить.
– Но как бы ты не злился, признай, ведь Валера любит нас и заботится. Нет, он никогда не заменит тебя Павлику и настанет день, когда Паша узнает своего настоящего папу.
С каждым словом меня трясло все больше. Господи, разве я могу с ним говорить о Валере? Разве я могу скрывать от Паши имя его отца? Но сын так счастлив, он так любит Валеру, а тот его. И родители Кобзаря считают его своим внуком. Никто кроме нас с мужем не знает, что ребенок от Геры. Понимаю головой, что так лучше для сына, а душа на части рвется, огнем горит и выть от боли хочется.
Страшно жить, когда в душе пустота. Когда забиваешь ее, а не выходит. Нечем заглушить боль. Эту дыру черную, которая с каждым годом все больше засасывает. Тот день, убил все мои надежды. Я не забуду его никогда. Моя жизнь разделилась «до» и «после».
Его больше нет. Всего три слова, сломавшие меня. Греха убили в камере. Забили насмерть сразу после суда. Они так сильно изуродовали его тело, что мне даже взглянуть не дали. Хоронили в закрытом гробу.
Я в больницу тогда загремела с угрозой. Так рвалась на похороны, хотела проститься с ним, но врачи запретили. Валера накричал на меня впервые в жизни. Попросил взять себя в руки. Сказал, что Геры больше нет, а я должна о малыше подумать. Хотя бы его спасти. Только бог знает, как тяжело мне было в те дни. Не понимаю, как выжила. Только мыслями о Паше держалась.
Страшно было до жути. Предстоящие роды, жизнь с ребенком без отца и без работы. К родителям ехать – самоубийство чистой воды. Мама и папа приняли бы меня и помогали, чем могли. Но по деревне молва бы пошла – из дому не выйдешь. Я не могла подвергать родных такому позору. А Валера был настойчив в своих ухаживаниях. В конце концов, я сдалась.
Он привел меня в дом и объявил родителям, что у нас на днях свадьба и ребенок от него. На удивление, эту новость его мама и папа приняли хорошо. Мне кажется, сказалась потеря Матвея. Им хотелось о ком-то заботиться. Вот и в Паше теперь души не чают.
Слышу гудок машины, который вырывает из мыслей. Смахнув слезы, поднимаюсь с колен. Закрываю калитку.
– До встречи, родной мой.
Иду к выходу, не оборачиваясь. Ноги трясутся.
На дорожке у ворот кладбища Римина иномарка. У приоткрытой для меня двери стоит Артур.
– Добрый день, – кивает учтиво.
– Добрый.
Утраиваюсь на заднем сидении, рядом с подругой. Она смотрит на меня осуждающе.
– Я так и знала, что ты здесь.
Отворачиваюсь. Рима делает знак водителю.
– Артур, поехали в «Эдельвейс».
Спустя двадцать минут мы в одном из ресторанов моего мужа. Римма заказывает нам коньяк и поесть. Я пытаюсь прийти в себя. Каждый поход к Гере дается мне с огромным трудом. После каждого посещения приходится собирать себя буквально по кускам.
– Где Паша? – Римка пытается вывести меня из ступора. Она знает, что только мысли о сыне могут привести меня в чувства.
– Уехал с дедушкой на охоту. Будет в воскресенье вечером. Что у вас с Лешей?
– Ничего. Разводимся. Перевожу вещи в квартиру, – теперь она выглядит несчастной.
– Может, не станете пока расходиться? Марк очень переживает. Для него это травма.
– Для него травма, когда родители ругаются. Когда отец мать лупит. Все остальное он переживет. Сильный мальчик, – ее голос резкий и твердый.
– Он бьет тебя?
– А ты не знала, разве? – ухмыляется горько. – Подруга, в розовом мире все живешь. Леша садист и больной ублюдок. И все годы нашей жизни издевался надо мной.
– Я думала, что он поднял руку только, когда про измену твою узнал…
Она смеется.
– Измены от того и пошли, что как со скотом со мной…
– Но ты никогда…
– Не говорила, – перебивает резко. – Потому что стыдно было. У тебя семья идеальная, у меня снова все черт ногу сломит.
– Ничего идеального нет у меня.
– И то верно, – тут же соглашается. Подавшись ко мне, смотрит в глаза.
– Еся, приди в себя. У тебя муж золотой. Любит, на руках носит. Даже в самом пьяном состоянии никогда на другую бабу не посмотрит. А ты все на могилку
