— А она спрашивала?
— Нет, но я все равно сказала, что ты занят, — упрямо пояснила Груня.
Алекс промолчал. Раз не спрашивала, значит, сама все понимает. Родители взяли ее под свою опеку, Алекс ей больше в больнице не нужен. И в жизни, скорее всего, тоже.
Глава 13
Кира очнулась на больничной койке в реанимации. Она чувствовала себя так, словно ее оглушили. Звуки доносились как сквозь ватные затычки в ушах, голова гудела, где-то глубоко внутри тела ощущалась боль, такая же глухая, как и звуки вокруг. Она пошевелила рукой. Облизала губы сухим языком. Хотелось пить. Кира понимала, что она в больнице, но ничего не знала о том, что с ней случилось. Она прекрасно помнила вечер в клубе, помнила, как пригласила Леву на танец и как неожиданно почувствовала отвратительно резкую боль внизу живота, настолько сильную, что она сковала ее, обездвижила, вместе с болью телом завладела и слабость. Дальше Кира помнила только то, что в глазах потемнело и Лева крепче схватил ее за талию. И все.
Через несколько минут звуки в палате стали более различимы, свет не слепил глаза. Она повернула голову в сторону стола, где сидела медсестра, и та улыбнулась ей.
— Проснулись? Не тошнит? Боль сильная? — Медсестра измерила давление и сделала запись в своем журнале.
Кира тихо отвечала на ее вопросы, прислушиваясь к собственному голосу — он осип и стал чужим. Она поднесла руку к горлу и пощупала его. Саднило внутри.
— Это после наркоза, вам же трубку в горло вставляли, поэтому такие ощущения, — успокоила медсестра. — Скоро пройдет. Сейчас позову врача.
— Вы знали, что были беременны?
Конечно, знала. Вопрос врача прозвучал нелепо. Была беременна. Была. Значит, она потеряла ребенка. Вот откуда такая сильная боль.
— Выкидыш?
— К сожалению, еще хуже. Внематочная беременность. Знаете, что это? Когда плодное яйцо прикрепляется и растет не в матке, а в маточной трубе. А потом места становится мало, и яйцо лопается вместе с трубой, вызывая кровотечение и шок, как в вашем случае.
— Меня оперировали?
— Да. Теперь ваш шанс забеременеть уменьшился вдвое. Учитывая возраст, не советовал бы откладывать на следующую пятилетку.
«А это уже не твоего ума дело, — подумала Кира. — Сама как-нибудь разберусь».
Кира слушала врача со спокойным выражением лица, бесстрастно, словно речь шла не о ней и ее ребенке. Она все пыталась понять, что она чувствует. Проблема моральной дилеммы решилась сама собой — изначально у этой беременности не было шанса. Глупо было откладывать поход к врачу, но кто же знал, что придется выбирать не между сохранением ребенка и абортом, а между часами, минутами операции. Судьба распорядилась по-своему, как это всегда и бывает. Жаль только, что пришлось сделать больно Алексу. Но это исправимо — она извинится и все объяснит. Наверняка он уже сегодня примчится к ней в больницу. Интересно, врачи сказали ему, что именно случилось? Теперь скрывать беременность не имело смысла. Да и легче будет объяснить свое нелепое поведение. Даже очень удобно — можно все списать на нервозность, присущую всем беременным. Ни для кого не секрет, что при этом у многих едет крыша, вот она так и скажет — было временное помутнение. Он поймет. Он такой, Македонский, он всегда ее понимал. Кира с нежностью подумала о том, как прильнет к нему и промурлыкает слова извинения. Обычно ей извинения давались с трудом, при ее складе характера признавать свою неправоту всегда было тяжело. Но ни с Алексом. Он стал таким… родным, что ли, что казалось совершенно естественным сказать ему, что она неправа.
Македонский, Македонский… А ведь она чуть не родила его ребенка. Кире вдруг захотелось плакать. Как бы она ни внушала себе, что ничего страшного не случилось, это было неправдой. Случилось. Случилось страшное. Живой комочек, который мог бы стать ее малышом, которого можно было любить, баюкать, заботиться о нем, живое тельце погибло. Эмбрион, превратившийся в кровяной сгусток, был ее ребенком. Кира прикрыла глаза рукой. Хотелось повернуться на живот и уткнуться мокрым от слез лицом в подушку, но любое движение вызывало боль, и она не смогла даже повернуться на бок. Какой же она была дурой, когда думала, что сможет сделать аборт. Да ей никогда, никогда бы не хватило решимости пойти на это. Сколько раз она участвовала в дискуссиях по поводу абортов и доказывала, что всегда проще избавиться от нежеланного ребенка, чем родить и всю жизнь потом расхлебывать последствия. Возможно, это так и есть. Но только не в ее случае. Сейчас, лежа на больничной койке со свежим шрамом на опустошенном животе, она нисколько не сомневалась, что выбрала бы «расхлебывать последствия».
Что сейчас думает Алекс? Переживает ли он? Конечно, переживает. Но только ли из-за нее самой? Понимает ли он, что, как и она, он только что потерял ребенка? Сможет ли он подобрать слова, чтобы успокоить ее? Кира ощутила, что в данную минуту она больше всего хотела бы увидеть именно его, услышать от него, как он ее любит, почувствовать его поддержку. Никто сейчас не сможет понять и утешить ее. Никто, кроме него. Потому что это было их общим горем. Вот что она думала, утирая влагу на щеках и беззвучно всхлипывая. Не хватало еще, чтобы врачи увидели ее слезы. И еще она думала о том, что обманывала себя столько времени, убеждая, что Алекс ничего для нее не значит. Значит, и еще как. Кира нашла утешение в этой мысли. Она представила себе, как встретит его сегодня. Как перестанет отталкивать, как впустит в себя, прекратит изображать, что делает одолжение, принимая его любовь. Она больше не будет обесценивать то ценное, что имеет. Потеря ребенка — достаточно ясный знак, чтобы понять эту простую истину: цени, что имеешь. Пока имеешь это.
Кира перестала плакать, и лицо ее просветлело. Она повернулась в сторону двери, мысленно представляя себе, как она отворяется и в нее входит Македонский. Она проговаривала про себя слова, что скажет ему. Представляла его лицо, его взгляд, улыбалась словам, что он скажет ей.
Прошли часы, дни. В дверь палаты входил кто угодно, но только не Гуров. Речь, подготовленная Кирой, так и не достигла своего адресата.
Дело шло к выписке, и Кира абсолютно не понимала, что происходит. После прихода Груни об Алексе она так ничего и не слышала. Он исчез. Не приходил в больницу. Не звонил. Как будто его вовсе не существовало. Кира тоже не звонила. За это время она передумала все что угодно. Он конечно же узнал о беременности от врачей. И при этом так себя повел? Не навестить ее ни разу, не увидеть своими глазами, как она, казалось, это не Алекс, а кто-то другой, кто-то более черствый, равнодушный, толстокожий. Ее Македонский был не таким. Он никогда бы не отдалился в такой момент. Она нашла только одно возможное объяснение происходящему — новость о беременности сделала свое дело. Все произошло именно так, как она и подозревала, когда решила скрыть от него это. Как она и опасалась. Получается, ей не в чем себя винить, она была права, когда решила не говорить ему, когда решила порвать с ним. Пока она тут льет слезы об их ребенке, он в это время питает свои эгоцентричные страхи потерять свободу. Ему наплевать на ребенка. И на Киру, по большому счету, тоже. Беременность испугала его даже в несостоявшемся виде, что говорить о том, что было бы, если бы она сообщила о ребенке раньше. Кира накручивала себя против Алекса, злилась, приписывала ему самые гадкие свойства, обвиняла во всех смертных грехах, только бы заглушить агрессией страх, что она потеряла его навсегда. И чувство вины, что именно она уничтожила их отношения.
Мама тактично не стала расспрашивать о беременности и отце ребенка. Тут и спрашивать не надо — они давно знали, что Кира встречается со своим дизайнером. Они думали, что он, как и Лева, лишь промежуточный вариант. И хотя между собой осуждали немного дочь за то, что выбрала себе такого молодого парнишку, но в ее дела не вмешивались. Ведь о замужестве речи не было, и, значит, повода для беспокойства тоже.
