что-то поменять в неидущей никак тренировке — это просто поменять намерение: перестать делать временно кривые прыжки и заняться вращениями, отодвинуть в конец тренировки упрямую дорожку и начать прыгать. В общем сделать что-то другое. Сейчас этим другим стал прогон готовых программ.
Скатали без прыжков. Скатали облегченные варианты. И вот Мила уходила на каскад лутц-тулуп уже без всяких поблажек. У нее получалось. И было видно, что спина держит, не болит. Легко и красиво. На флипе в конце опять бракует степ-аутом.
— Леонова, ты, блин, определись, каким заходом ты на этот флип идешь: либо своим, либо американским!
Флип от Джоша чище, однозначно, как бы ни было это обидно признавать, но только в Штатах нашли правильный подход к Милкиному внешнему ребру: “Но лутц похерили”,— услужливо подсказывает Виктории демон из глубины души.
Прыжки, связанные технически, увы, нередко при правках “задним числом” летели в чертовой матери. И часто — оба, то есть то, что правили — не нравилось, а то, что работало — ломалось. Флип нормально у Милки до конца так и не встал, а лутц под эту сурдинку потерял выраженное внешнее ребро и весь последний год судьи ей упорно отмечали минимум неясные ребра на обоих прыжках, а то и неверное, да еще и на любимом лутце. А катать все же было надо.
И так полтора часа. С криком, руганью, смехом. У них идет тренировка. Такая, какой она была до олимпиады. Такой, какими были все их тренировки до того жестокого проигрыша, даже самые пропащие и ужасные. Сегодняшняя отличная. На твердую пятерку.
— Все, Мил, умница! Заминайся 10 минут, и по домам.
Спортсменка на коротких дугах подъезжает к тренерскому столу, кладет подбородок на бортик и с той хитрецой в голосе, с которой она всегда пыталась выудить из Вики плюшки, произносит:
— Значит я умница?!
— Сегодня даже без знаков вопроса, на одни плюсы, — довольно констатирует тренер.
— Ну, и где мой поцелуй, если уж я умница? — неожиданно вопрошает Мила.
Эта фраза настолько уместна, хоть и почти позабыта за годы, что Виктория даже не успевает задуматься в момент, когда ступает на по-настоящему тонкий лед допустимого и возможного. Она просто отодвигает стул, чтобы чмокнуть Милку, как в детстве. Лишь едва касается закрытыми губами губ девушки, как в тот же момент ощущает на своем затылке Милину руку, которая не дает отстраниться. А поцелуй превращается в совершенно недетский. Горячий, требовательный и… умелый.
“Это ж с кем ты, девочка, в Штатах, успела так опыта-то набраться?”— невольно отмечает про себя Домбровская, но, надо признать, даже не пытается вырваться из-под сильной ладони фигуристки.
И лишь когда Мила сама отстраняется и отъезжает от бортика с блуждающей улыбкой Моны Лизы, Виктория аккуратно возвращается на свое место.
— Я повзрослела, Виктория Робертовна! — произносит девушка и быстро уезжает в сторону раздевалки.
— Да уж это без сомнений, — тихо в воздух бормочет тренер. На ее губах, поверх собственной бледно розовой алая Милина помада.
“Вика, черт тебя раздери, признайся самой себе, ты даже не подумала отбиваться”,— ехидно шепчет внутренний голос, не желая умолкать. Она и правда не подумала, она, прямо скажем, мало о чем думала, в такое состояние ее привел неожиданный поступок ребенка, то есть уже, получается, совсем не ребенка, которого она знала столько, что и вспомнить страшно.
Мне так дыханья в легких не хватало, что дальше я не в силах был идти
“И где ж ты так нагрешила, Вик?” — только эта мысль не оставляла женщину ни на минуту с момента, как ее ученица покинула лед. Сначала Домбровская долго сидела на катке, мучительно пытаясь осознать, что же в действительности произошло. В итоге тяжело поднялась со своего места и пошла в кабинет. В раздевалке, естественно, к тому моменту Милы уже не было, да и к лучшему. Сказать-то ей все равно было нечего.
И вот уже не меньше тридцати минут она смотрит в стену и повторяет только этот вопрос: в чем ее грех, что она так вляпывается с разбегу во всякое странное и непонятное.
С мальчиками, конечно, всякое бывало за долгий срок работы, особенно, когда ты еще достаточно молодая тренер, а твой спортсмен уже почти мужчина. Довелось Виктории Робертовне побывать в роли первой юношеской любви неоднократно за два дестяка лет тренерской работы. Она даже научилась находить слова для молодых людей, вряд ли особенно правильные, но старалась, если приходилось объясняться, не ранить. Очарованность учениц тоже не была редкостью. Что греха таить, тренер Домбровская с удовольствием использовала в своих интересах привязанность юных девичьих душ. Именно с такими, выбравшими ее ролевой моделью, привязанными к ней большим, чем отношения тренер-ученик, она и добивалась их и своего максимума. И никогда не думала, что кто-то из этих девочек хотя бы помыслит определить свои чувства словом “влюбленность”, тем более не предполагала, что ее попытаются активно привлечь к разделению этой эмоции.
— Ну что же, Андрей Петрович, мы нашли затяжную неразделенную любовь вашей пациентки, — вслух в глухой тишине произносит Вика.
От нахождения ответов на некоторые вопросы легче не становится. Совершенно. И все же — это тоже ответ. И все же — это поданное блюдо, которое как-то нужно прожевать и проглотить, желательно, не отравившись и не подавившись.
Вздохнув, тренер лезет в документы в поисках Милиных рецептов. На одном из них есть личный номер врача. Вот она жизнь спортсмена, даже антидепрессанты не выпьешь, чтобы об этом не знали еще минимум пяток человек, не считая антидопинговый комитет, если лекарство вдруг не просто так, а с эффектами. Милкины были по сути травяными сборами, но и их аккуратно внесли во все списки, на всякий случай. В конце концов, чего может стесняться человек, который регулярно мочится на глазах у посторонних людей в баночку? Оборотная сторона медалей. Так себе удовольствие.
Складывает бумажку с номером телефона в карман. В полночь звонить и даже писать смски — дурной тон. Так что придется завтра начать день с общения с человеком, видеть которого не было никакого желания, но, похоже, появилась необходимость.
Легкий стук в дверь отрывает Викторию от суматошных мыслей. В проеме появляется голова охранника:
— Виктория Робертовна, вы домой-то сегодня идете? — участливо спрашивает кругленький мужчина лет 50 в форме.
— Да, Михаил Яковлевич, что-то задумалась я глубоко. Сейчас соберусь, — отвечает тренер. Берет пальто с вешалки и выходит из кабинета.
“Буду думать завтра”,— наконец принимает самое разумное решение женщина, спускаясь по ступеням и выходя
