подался обратно в родные края. Больше нас никто ни о чем не спрашивал. Вот так все и кончилось. Конечно, после этого у меня были мужчины, но с возрастом я поняла, что хочу ночевать одна.
Когда мама рассказывала, ее глаза горели.
— Скажи, Роза. — обратилась она ко мне, наливая себе еще чаю, — а что случилось с тем Англичанином, о котором телеграфировал Луиджи?
— Хорошо, что ты заговорила об этом, мама. Давно хочу спросить: откуда Луиджи о нем узнал?
— Он не говорил.
— А что он говорил?
— Только то, о чем я тебе написала. Погоди, я найду его телеграмму. Она где-то здесь.
Затаив дыхание, я ждала, пока мама шарила в огромном серебряном чайнике Бабушки Кальцино, в котором хранила всякий хлам. А вдруг телеграмма разрешит все мои вопросы? Я чуть не лопнула от нетерпения, глядя, как мама извлекает на свет рваные фотографии и ключи от несуществующих замков, сопровождая все это соответствующими полузабытыми историями. В куче высыпанного на стол хлама не оказалось ничего, похожего на телеграмму.
— Мама, где же телеграмма? — напомнила я. Она стала гораздо забывчивее.
— Ах да, телеграмма, — спохватилась мама, выплывая из туманных воспоминаний. — Ее здесь нет. Наверно, я ее использовала, когда разжигала огонь.
Я чуть не закричала. Телеграмма могла стать ключом к тайне, волновавшей меня все это время. Что Луиджи узнал про Англичанина? И откуда? Что их связывало? Имеет ли Луиджи отношение к исчезновению Англичанина? Знает ли, что с тем случилось?
— Погоди-ка! — встрепенулась мама, увидев, как я расстроилась. — Сейчас вспомню, что было написано в телеграмме. Секундочку. Дай подумать. — Она закрыла глаза, пытаясь напрячь ослабевшую память, и через минуту гордо объявила: — Вспомнила.
Там было написано: «Мама! В Палермо говорят. Роза связалась с Англичанином и ведет себя как рuttanа. Позорит семью. Останови ее. Посылаю пятьсот долларов. Луи».
— И это все? Ты уверена, что больше ничего?
— Может, я и старуха, — ответила мама, обиженно прищурившись, — но голова еще варит. Больше там ничего не было.
Итак, я не узнала ничего нового. Зацепиться было не за что. Может, я придавала телеграмме Луиджи слишком большое значение, а он просто услышал сплетню о своей сестре. И с Англичанином это никак не связано. Может, я ошибалась. И теперь даже не знала, что и думать. Все долгие недели, проведенные в больнице, я только об этом и размышляла. И страшно устала от своих мыслей.
— Так что с ним случилось-то? С Англичанином? — не унималась мама.
— Он пропал. Как папа. Я поехала к нему, в его дом, а его нет, и все вещи на месте. Я искала его, искала, но его и след простыл. Знаю только, что он исчез навсегда.
— Может оно и к лучшему, Роза. Луиджи это не нравилось. Очень не нравилось.
— Луиджи это не касается, мама. Совершенно не касается. Я уже не ребенок и могу делать что захочу.
От злости я даже закашлялась. А еще оттого, что давно так много не разговаривала. Пришлось выпить несколько чашек воды. Снова заболело в груди.
— Но ведь все хорошо. Роза. Не убивайся понапрасну. Теперь это неважно.
— Я и не убиваюсь.
— Нет, убиваешься. Вон вся покраснела. Ты и в детстве краснела, когда расстраивалась.
— Пожалуйста, мама, не надо спорить.
— Хорошо, Роза, только успокойся. Расскажи мне о чем-нибудь другом. Отчего случился тот пожар? Я слышала, вроде это был поджог.
— Нет, не поджог. Я замечталась…
— Так я и знала… — перебила мама, закатывая глаза.
— Поставила в духовку отличный sfincionе и не заметила, как он начал гореть. Очнулась, когда ворвались пожарные и вынесли меня на улицу. Я угорела. «Скорая» отвезла меня в больницу. Там я провалялась очень долго, пока за мной не приехали Гуэрра и Паче.
— Знаю. Луиджи прислал из Чикаго телеграмму о том, что с тобой случилась беда. Велел близнецам съездить и привезти тебя домой.
— А откуда он узнал? — Меня уже начала пугать осведомленность Луиджи.
— Это его работа-знать обо всем на свете. Говорят, у него повсюду шпионы. Ни одно событие на острове не проходит для него незамеченным. Это избавляет меня от необходимости писать ему, ведь о моих делах он узнает раньше, чем я сама. А я всегда терпеть не могла писать письма.
— Что ж, это хорошо, что он прислал близнецов.
Я так обрадовалась, когда они вошли в палату в своем шикарном костюме, похожие на настоящих бизнесменов. Видно, что дела у них идут хорошо.
— Гм. … — недовольно хмыкнула мама и заметно помрачнела. — Выглядят они отлично, да и денег куры не клюют, это уж точно. Но я за них боюсь, Роза. Впутались в какие-то темные делишки, в какую-то грязь. Они плохо кончат, Роза, нутром чую. Да и живут со шлюхой. Они тебе говорили? Спят втроем в огромной постели, привезенной на заказ из-за границы. Спаси и сохрани, Пресвятая Дева! Трое в одной постели!
— Вряд ли они смогли бы спать порознь, мама, разве не так?
Мама скроила презрительную гримасу.
— Не нравится мне это. Роза. Такой позор для всей семьи — сыновья Фьоре живут с грязной потаскухой. Бьянкамария Оссобуко! Да во всей округе не найдется мужчины, который бы с ней не спал. Она же берет меньше всех. У нее даже нет постоянных клиентов. А мои сыновья ввели ее в свой дом, как будто она знатная дама. Позор. Стыд и позор. Ноги ее не будет в моем доме. Я им так и сказала. Не пущу. Пусть даже и не приводят. Не пущу, и все тут.
— По-моему, ты несправедлива, мама. Если они с ней счастливы, нам должно быть довольно этого. Бедным мальчикам выбирать не приходится. Давай не будем про это забывать.
— Вот и Луиджи говорит то же самое. Но я не могу. Роза. Не могу с этим смириться.
За неделю я настолько окрепла, что выбралась в город. Стоило мне выйти на площадь, как меня окружили школьники в форменной одежде и стали приплясывать вокруг.
— Роза Фьоре вернулась домой. Это Роза Фьоре. Роза Фьоре. Роза Фьоре, — щебетали они писклявыми голосами.
Как странно: юное поколение знает, кто я такая, хотя я уехала отсюда, когда их родители еще сами были детьми. Но даже не это самое удивительное. История моей жизни превратилась в народное предание, и бабушки рассказывали ее внукам, сидя долгими зимними вечерами перед горящим камином. В одних версиях я убегала с бродячим цирком, отправлявшимся на полуостров: в других становилась пиратом, как мой предок Паскуале Фьоре: в
