Алла Полянская - Найти свой остров

– Как…

– Ирина? – Семеныч опускается на стул рядом с кроватью. – Вот, цветы тебе принесла, видала, какой букетище? Живет у Ники, вместе с Мареком растят кота, все в порядке.

– А Ника…

– Ника… – Семеныч на миг отводит глаза, но этого мига достаточно, чтобы Валерия поняла: что-то не так. – А что Ника, она, как всегда, ты ж ее знаешь.

– Не надо…

– Что – не надо? Давай, Лера, поспи. Ирка после обеда придет, а сейчас отдыхай. – Семеныч грузно поднимается. – Задала ты мне работенки, мать, прямо спасу от вас нет. Вот ведь народ у нас, нет, чтоб попадать в неприятности днем – так обязательно ночью надо, а врачу, значит, спать не положено, только и дела мне, что чинить ваши головы деревянные. Прямо папу Карло из меня сделали.

Валерия знала Семеныча давно и понимала – случилось что-то нехорошее, и он отвлекает ее, чтобы она не тревожилась, – но с ней-то эти дела не катят, ей надо знать правду.

– Семеныч, а ну говори!

Валерия понимала, что, если он сейчас уйдет, она не узнает, что произошло, а ей надо знать. В ином случае она никогда бы не позволила себе такого тона.

– Отдыхай. Все живы, все относительно здоровы, и если тебя порадует – я надеюсь, что порадует, – Евгения сидит в СИЗО. Ну чего таращишься? Сидит, вот прямо в своей шубе, да. Спи, Лера, после обеда придет Ирка, успеешь все узнать.

Валерия засыпает – и не засыпает, состояние на грани света и тени дает ей возможность не чувствовать боль. Главное, все живы. И она тоже жива. Но ведь что-то случилось с ней такое, что даже всесильный Семеныч говорит – задала ты мне работы, а это уже всерьез. Но она не помнит, что произошло.

– Не надо так нервничать, это тебе сейчас очень вредно.

Михаил сидит рядом и держит ее за руку. Ладонь его такая теплая и знакомая, что Валерия вдруг понимает, как она по нему скучала все эти годы, и вот он наконец вернулся – где только пропадал?

– Ты навсегда теперь?

– Нет, пора мне. – Михаил гладит ее щеки. – Ирка выросла, и у тебя все наладилось, а будет еще лучше. Так что мне, пожалуй, пора.

– Миша, не уходи…

– Малыш, я бы остался – но пора мне. Вот, заскочил попрощаться на минутку. Ты молодец у меня, Лерка, я всегда это знал.

– Миш…

– Я знаю, Лер. Я знаю. – Он снова сжал ее руку. – Мне жаль, правда. Вот так находишь женщину своей мечты и думаешь, что вместе с ней состаришься, а потом случается что-то, и ты уже не с ней, а ведь многое не успел ей сказать – все дела какие-то, суета, быт – и ты вроде забываешь, что это именно женщина твоей мечты, даже то, что любишь ее, подчас забываешь – а потом уж и шанса нет сказать. Спешим жить, Лерка, – и теряем что-то важное, ради чего, собственно, вся суета и затевается – любовь, привязанность, восторг обладания… Все кажется – есть дела поважнее, вот сейчас это сделаю, и то еще, а это и вовсе срочно, а собственно жизнь – потом, потом… А «потом» может и не оказаться, и самого важного можно не успеть сказать. Понимаешь, как это обидно? И не имеет значения работа – потому что, когда тебя нет, она остается и кто-то ее делает вместо тебя, а люди, которых ты любишь, – им тебя никто не заменит, они остаются, а ты не успел им сказать, как их любишь. Лерка, ты понимаешь?

– Да. Миш, останься со мной.

– Нет, малыш. Пора мне, я здесь подзадержался, честно говоря. Ну да теперь все хорошо у вас будет, вот посмотришь.

– Что – хорошо?

– А все. Ты спи, Лерка, скоро дочь придет, наговоришься еще.

Валерия пытается удержать его пальцы, но рука выскальзывает, а Валерия плывет на темных волнах, и непонятно, где берега, но ей надо к тому берегу, где Ирка. Ей надо остаться со своим ребенком, иначе дело плохо. Но почему она не помнит, что случилось? Надо вспомнить, по кусочку.

– Мам…

Валерия с трудом открыла глаза – вынырнула из темноты как раз там, где надо. Ирка – бледная, с отчаянными, испуганными глазами и с букетом розовых роз на длинных стеблях, ее родной ребенок. Все хорошо. Ничто не может быть плохо, когда она, дочь, рядом сидит, держит ее за руку… Михаил тоже так же ее держал, может, и это тоже сон? Но то, что Михаил не приснился ей, Валерия уверена. Он был здесь, она до сих пор помнит прикосновение его пальцев к своей щеке.

– Мам, ты как?

– Ничего, доча. Жива…

– Вот, мы цветов тебе…

«Мы»? Валерия только сейчас заметила, что у двери переминается с ноги на ногу высокий худой мужик, одетый в идеальный серый костюм, элегантность которого не скрывает даже застиранный больничный халат, измазанный зеленкой.

– Вы…

– Я – Александр Панфилов, друг и партнер Макса Матвеева. – Он подходит ближе, вдруг смутившись под взглядом Валерии, как школьник. – Мы сейчас у Ники живем все вместе, в свете происходящего это показалось нам разумным, и…

– Кто-нибудь мне объяснит, что произошло?

– Мам, ты только не волнуйся, ладно? Все уже хорошо…

– Вы, – Валерия перевела взгляд на Панфилова, – рассказывайте.

Закрыв глаза, она слушает его, стараясь сохранять спокойствие. Что ж, этого, собственно, и следовало ожидать. Такая мразь, как Евгения, способна на что угодно.

– Я знала…

– Что? – Панфилов наклоняется к Валерии. – Что вы знали?

– Я всегда знала, что она нечто такое замышляет. Просто думала, что это будет тот бандит, с которым она живет. Бабка Магда ненавидела ее. И папашу их ненавидела, потому и Нику у них забрала, сказавшись больной.

– Да, я понял уже. – Панфилов осторожно берет ладонь Валерии. – Вы ни о чем не тревожьтесь, дети находятся под круглосуточной охраной, а Ника поправится, ей уже лучше. К ней мать приехала…

– Мать? – Валерия закрыла глаза. Сил больше нет. – Да ее матерью назвать нельзя. Она…

– Я знаю, знаю. Не волнуйтесь только. – Панфилов гладит ее руку. – Вы выздоравливайте, иначе нас к вам перестанут пускать.

Несуразный какой-то и неприкаянный, несмотря на его идеальный костюм. Валерия пытается улыбнуться, но не может.

– Мам, ты… выздоравливай, – Ирка прижимается лбом к ее ладони. – Побыстрее, ладно? Я домой хочу…

– Идет. – Валерия понимает, что дочь не должна видеть, как ей плохо. – Буду ждать вас.

Панфилов страшно обрадовался – она сказала «вас», а не «тебя» – значит, его она тоже будет ждать! Эта бледная женщина – не самая молодая, не самая красивая, но она – такая, очень вдруг ему нужная.

«Глупость какая-то. – Панфилов сердится сам на себя. – Девчонку жалею, а эта… мамаша ее… Нет. Глупость, дичь, я не знаю ее совсем…»

Но его чутье – безошибочное, фантастическое – уже вынесло свой вердикт, и Панфилов знает, как все будет: он станет ходить в ней в больницу, потом она выпишется, и он станет приходить к ней домой, она будет гнать его, но он не уйдет, все равно не уйдет. И родит она ему двоих детей-погодков, таких же рыжих, как Ирка, – отчего-то рыжая масть доминирующая, и если один из родителей рыжий, то ребенок будет рыжим обязательно. И все внуки до бог знает какого колена – тоже.