ей было тринадцать. Да, тринадцать. Замкнутая, всегда одна…
– Подождите, а сестра? Полина? Они же всегда были вместе.
Директриса посмотрела на меня, как на идиота.
– Вы, скорее всего, знаете, что родители Ангелины погибли в аварии?
Я утвердительно кивнул.
– Так вот и Полина погибла вместе с ними. Выжила только Ангелина.
Как дошёл до машины, не помнил. Всё было, словно в тумане. Полина Пепелева погибла вместе с отцом и матерью. Их похоронили на семейном участке находящегося чуть ли не в центре города кладбище. Пока я решал проблему с подопечным директрисы, она нашла кое-что для меня. Снимок, сделанный на Новый год, когда Лине было четырнадцать. В несколько рядов выстроившиеся воспитанники. Долговязая девочка с серьёзными глазами и в чёрной водолазке. Ангелина Пепелева.
– Да, Макс, – ответил я, откинувшись на спинку сиденья. Закрыл глаза и потёр веки пальцами.
– Две новости. Первая – проблему с парнем, о котором ты говорил, я решил.
– Отлично.
– Вторая: нашёл номер участка. Сейчас скину тебе.
Телефон брякнул, как только мы договорили, но спешить было некуда. Уже некуда. Каждое движение – как в мутной воде. Каждая мысль, как в мутной воде.
Пока ехал к кладбищу, не думал ни о чём. Как всё это могло случиться? Как, блядь?! Кто та девочка, которую десять лет назад я привёл в свою квартиру? Которую полюбил, которой, улетая, сделал предложение?! Ангел или зеленоглазая ведьма? Что у неё в голове, если она провернула такое?
Здравым оставалось одно: сын. Тимоха.
Участок оказался заросшим, но не заброшенным. За оградой, возле которой я остановился, – две надгробные плиты. Одна совсем старая, другая из светлого мрамора. Между ними – скульптура ангела со сложенными крыльями. Ни фотографий, ни гравировок с лицами. Одни только имена и даты.
На новой плите было три имени: одно мужское и два женских. Мужское рядом с женским. И ещё одно женское, под ними. Как подведённая черта.
«Пепелева Полина Александровна». Потом – даты рождения и смерти.
Впившись взглядом в плиту, я сжал ограду. Умерла не Ангелина. Умерла Полина. И случилось это, когда ей было тринадцать.
– Вот мы и познакомились, Полина, – сказал я, зайдя на участок. Положил на могилу мягкого зайчонка. – Жаль, что только сейчас. Очень жаль.
Ангелина
Только он вышел, я бросилась к двери. Один за другим заперла замки, но этого было мало. Что бы я сейчас ни сделала, было бы мало.
Лихорадочно осмотрелась вокруг. Лёгкие жгло, дышать было трудно. Разве что едва уловимый запах гари становился сильнее.
– Нет… – прошептала, глядя на танцующий возле входа в кухню огонёк. С другой стороны вспыхнул ещё один.
– Нет! – Я крепко зажмурилась.
Вдох – выдох. Ещё один глубокий вдох. Когда открыла глаза, огня не было. Я в последний раз вобрала в лёгкие воздух, а на выдохе зажала рот рукой.
– Ты не должен был… – Слова кололи горло. Я замотала головой, прижалась к стене и съехала вниз. – Не должен…
Где-то в квартире звонил телефон. Я слышала мелодию, но не могла заставить себя подняться. Подтянула ноги ближе. Снова огонёк – дорожка огоньков в коридоре. Один из них подобрался прямо к моей ноге.
– Перестань! – процедила, плача.
Огонёк покачнулся. Поскуливая, подтянула ногу ещё ближе. Пламя стало сильнее, а потом померкло. Зато вспыхнуло на стене, на другой.
– Перестань! – истошно закричала я и кинула в язычок тапок.
Огонь пропал. Сердце колотилось, губы были солёными. Телефон зазвонил снова. Сколько времени? Где Тим?
С трудом заставила себя встать. Дошла до кухни. Мобильный лежал рядом с ноутбуком. На дисплее – фотография сына. Русые волосы, голубые глаза…
– Ангелина умерла, – всхлипнула я и заплакала уже потихоньку. – Умерла. Ты ничего не знаешь, Егор.
– Мам, ты почему трубку не берёшь? – возмутился сын, едва я нажала «ответить».
Включила воду. Не услышит? Не поймёт? Мой мальчик…
– Я… Я не слышала, – выдавила с трудом. В горле першило, как от едкого дыма. Убрала за ухо волосы и отдёрнула руку, наткнувшись на старый шрам. Схватила ртом воздух, изо всех сил пытаясь справиться с рыданиями.
– Ты в ванной, что ли?
– Угу.
Я прибавила воду. Только бы он ничего не понял. Только бы не услышал.
На заднем фоне раздавались голоса. Я смотрела на льющуюся воду и представляла, как она убивает огонь. Как один за другим тушит адские языки, как смывает гарь и пепел разрушенного. Сколько сейчас времени? Когда у Тимоши заканчивается тренировка?
– Мам, можно я сегодня останусь у дедушки? – неуверенно спросил сын. – Пожалуйста, мам. Я сделаю все уроки.
Проклятые слёзы! Я закусила губу. Кивнула и едва не уронила телефон в раковину. Пальцы перестали слушаться. Голова закружилась.
Среди рыже-красного огня насмешками замелькали кривящиеся лица. Щёку тронуло тяжёлое дыхание. В реальность вернул голос сына:
– Мам, ты меня слышишь?
– Слышу. – Я сжала край раковины. – Д-да… Да, оставайся.
Сын радостно вскрикнул. Завопил в сторону, что я разрешила, и, бросив «спасибо, мам», сам положил трубку.
Телефон всё-таки упал. Ударился о раковину, о тарелку внутри. Экран померк, внутри меня расползлась такая же темнота. Текущая из крана вода была немногим холоднее пальцев.
Я завернула кран и в наступившей тишине услышала звук собственного дыхания. Не надо было просить Леонида, не надо было заходить в тот американский бар. Не надо!
– Ты её бросил! – прорыдала я, склонив голову. – Бросил, Егор! Если бы не… – Договорить не дали слёзы.
Кое-как я добралась до гостиной и, упав на диван, сжала край декоративной подушки. Вдох-выдох. Просто дышать. Дышать…
За окном шумели деревья. Дождь стал сильнее. Его умиротворяющий шум помог успокоиться. Теперь Егор не отступится. Я слишком хорошо знала, насколько он может быть упрямым, если это ему нужно. И насколько пренебрежительным, если нет.
Повернулась на спину и уставилась в расплывающийся за пеленой слёз потолок. Утро, когда он улетел в Канаду, стало последним счастливым утром в жизни наивной, верящей в сказки о нищенках и волшебных принцах девочки Ангелины.
Слёзы продолжали течь – по вискам, по шраму, оставшемуся напоминанием о жарком поцелуе огня.
Сколько я пролежала, слушая шум дождя, не знаю. Было холодно, хотелось спать. Только разве могла я уснуть?
Вздохнув, поднялась и, найдя в аптечке таблетки, вытряхнула несколько на ладонь. Когда пила снотворное в последний раз?
Это был день возвращения Егора в Россию.
– Зачем? – спросила саму себя шёпотом.
Он спрашивал, зачем. Смотрел с яростью и спрашивал. Зачем?! С губ сорвался сиплый смешок. Зачем?
На вкус таблетки были горьковатые. Но если сравнивать их с тем, через что я прошла,
