— Вы как, Натали? Если вам плохо, мы оставим вам здесь, Регина вызовет врача. Давайте, прилягте. Регина! Мы едем, присмотри за девушкой, вызови ей скорую.
— Нет, — капризно протянула Наташка. — Я хочу с вами!
— Наташ, ну ты правда не очень выглядишь, — пробормотала я, хотя у самой плыло перед глазами. — Останься, дождись врача.
— Нет! Не надо мне никакого врача! Нормально всё со мной. Я поеду с вами.
И бросив на меня неожиданно злой взгляд, повторила:
— Я поеду с вами.
Антон хмыкнул, но тут же добавил:
— Да не волнуйся ты так. Ничего страшного. Скоро её отпустит.
Однако в машине нас обеих ещё больше развезло. Я даже не могла смотреть в окно, от мельтешения становилось совсем плохо. Ноги и руки не слушались, язык стал как деревянный. Я пыталась сказать Антону, чтобы вёз нас в больницу, что нам плохо, но с губ срывалось только невнятное мычание.
Сознание как будто отключалось, словно я то проваливалась в бездонную чёрную яму, то вдруг всплывала на поверхность. Поэтому всё дальнейшее я помню лишь урывками.
Я силилась сконцентрироваться, понять, что происходит, придумать какой-нибудь выход, потому что инстинктивно чувствовала — что-то здесь не так. Но голову, ставшую вдруг как чугунный колокол, заполнял лишь вакуум. Ни единой здравой мысли. А тревога была, она словно прорывалась сквозь густой туман и колола, царапала, скребла, не давая окончательно потерять связь с действительностью.
5
Сейчас-то я понимаю, что всё было не так с самого начала! Но откуда было знать это нам, двум восемнадцатилетним дурам, выросшим в городке, где все друг друга знают и где никогда ничего не случается?
Ехали мы долго, по ощущения — целую вечность. Местность я не узнавала, но в таком состоянии я бы и родной Зареченск не признала. Остановились перед чьим-то коттеджем. Помню, лязг железных ворот, двор, мощёный плиткой, красные кирпичные стены. К машине сразу подошёл мужчина, помог мне выйти. Я почему-то не хотела идти в этот дом, хотя мужчина был вежлив и приветлив. Наверное, это называется дурное предчувствие. Жаль, что оно молчало раньше.
Я отмахивалась руками от него, упиралась, он уговаривал, почти ласково. Кажется, до сих пор помню его баритон: «Пойдем, крошка. Кое-кто тебя уже заждался».
Я хотела развернуться, оттолкнуть его, послать к чертям, но самое большее могла лишь мычать и стоять на месте и то нетвердо, качаясь, как рябина под всеми ветрами. Его терпение лопнуло, и он просто подхватил меня на руки и заволок в дом. Наташку тоже внёс на руках Антон, но та и не сопротивлялась.
Что было дальше — я бы хотела забыть, как самый жуткий кошмар. Но такие моменты ничем из памяти не вытравить. Уверена, даже в глубокой старости, если доживу, буду вспоминать и содрогаться.
В доме оказались ещё люди. Сколько — сказать не берусь. Перед глазами плыло и рябило. Но, может, четверо или пятеро, не знаю. Все мужчины.
Меня усадили на диван. Точнее, просто толкнули. Один, с гладкой как яйцо и блестящей лысиной, велел:
— Раздевайся. Что сидишь?
От ужаса я безмолвно, как рыба, открывала рот.
Лысый поморщился и бросил кому-то:
— Займись ею.
Тот, кто меня сюда приволок, тут же протянул руки и начал сдергивать одежду. Нагло, бесстыже, насильно. Это было настолько жутко, что я задыхалась от страха и стыда. Я ведь ещё не перед одним мужчиной никогда не раздевалась.
Я хотела кричать, умолять, угрожать, но проклятый язык разбух и еле ворочался. И вместо крика, вместо слов у меня выходило всё то же невнятное, еле слышное мычание.
— Что-то они какие-то совсем обдолбанные, — сбоку подошёл ещё один. Лица его я не разглядела, заметив боковым зрением только ярко-оранжевую футболку. — Вторая вообще в отключке.
— Да это Антоша их чем-то накачал, он же у нас любитель.
— Угу, Антоша этот… А снимать-то их как? И время уже поджимает. Помочь?
— Да не, я тут сам.
Это точно, он со мной и один без труда справлялся. Потому что все мои отчаянные попытки отпихнуть его мерзкие руки и вырваться на деле выглядели как вялые, беспомощные взмахи.
Он стянул с меня футболку и джинсы, снял даже бюстгальтер и трусики. И оставил голую. Я сидела на диване с ногами, пряча лицо в колени и уливаясь слезами, и даже сил подняться в себе не находила.
— Чего сейчас-то ревешь? — спросил урод, который меня раздевал. — Странный вы народ, девки. Сначала сами идут, потом ревут. Вон, подружке всё нравится.
Я приподняла голову и увидела Наташку. На соседнем диване. Она страстно целовалась с Антоном.
Это было настолько не в её духе, что на какой-то миг я даже забыла о себе и перестала плакать.
Но затем этот урод взялся и за неё. Антон сразу же отстранился от Наташки, скинул с себя её руки и отошёл к мужику в оранжевой футболке. И как ни в чём ни бывало принялся с ним о чём-то болтать и смеяться.
Ненавижу его. Всех их ненавижу… Меня трясло от мысли, что они будут фотографировать нас голыми. Господи, только не это!
Урод грубо сдёрнул с Наташки её выпускное платье, которое она утром так старательно отглаживала, и отшвырнул, как ненужную тряпку. Она так же, как я, мычала и плакала и во все глаза смотрела на Антона, который в её сторону больше и не смотрел. Потом нам на плечи накинули коротенькие халатики. Явно ношенные и не особо чистые. От моего несло табаком и приторными духами. Было очень противно, но голой сидеть ещё хуже.
Завязать пояс у меня не получилось — пальцы не слушались. И я просто запахнула полы. Стало чуть спокойнее.
Но мы и не догадывались, что главный ужас ждал впереди.
6
Нас обеих повели в подвал. Меня — поволокли, крепко держа под руки, Наташку — и вовсе занесли, как груз.
Я снова забилась в страхе. Теперь уже в голову полезли самые чудовищные предположения. Почему подвал? Зачем в подвал? Что они там с нами собираются делать? Истязать? Убивать?
Однако там и правда оказалась студия. Помещение выглядело довольно просторным, притом часть его была огорожена плотной портьерой. Стены оставались в тени, но я мельком различила оборудование, кресла, стеллажи, штативы. В центре светили рампы, выхватывая круг с огромным ложе посередине.
На него нас и сгрудили как тряпичных кукол.
— Они под чем?
— Антошу спросить надо. Он у нас по веществам.
— Эй, чем девок накачал? Они ж вообще никакие. Как их снимать?
— Да чего там? Разложил и готово.
— Всё тебе готово, умище. Надеюсь, они тут хотя бы кони не двинут.
— Да не-е, там безобидная доза. Чисто для расслабона дал. Через пару часов отойдут.
— Ладно, эту давайте туда и начинаем.
Наташку подхватили и куда-то унесли. Я бессильно протянула к ней руку. Одной, без неё, стало совсем жутко.
Я лежала на этой громадной кровати и ничего не видела, ослеплённая светом рампы. Чувствовала, что вокруг царит какое-то оживление, слышала шаги, смешки, голоса, звуки передвигаемой мебели или аппаратуры. Можно было повернуть голову, но я не хотела. Не хотела их видеть, кто бы они ни были. Пусть лучше будет этот слепящий белый свет.
Затем суета стала ближе, ощутимее. И в какой-то момент чужие грубые руки подхватили меня, перевернули, рывком избавили от халатика и снова швырнули на постель, только теперь на живот. Я попробовала приподняться, но едва ли сумела привстать хоть на несколько сантиметров. И тут же беспомощно опустилась.
А потом начались самые страшные минуты в моей жизни. Я всё слышала, всё понимала, всё чувствовала и ничего не могла сделать. Даже закричать. Гадкие руки бесстыдно шарили по моему телу, мяли, сжимали, тискали. Хлестали по ягодицам, грубо трогали промежность. Как же это было мерзко и унизительно!
Я зажмуривалась, как будто это могло помочь. А потом вдруг услышала совсем рядом:
— Хорошо. Теперь поверни её, Юрик, и ноги… ноги ей раздвинь пошире…
Я распахнула в ужасе глаза. Эти поганые извращенцы нас снимали на камеру, точно это была обычная сцена для кино. Оператор — тот самый мужик в оранжевой футболке — едва ли тоже на кровать не ложился. То лез с объективом в лицо, то отползал ниже, отдавая команды будничным тоном.
