было больно видеть ее, прикасаться к ней, и когда я вытащил наручники, я пожалел, что не могу использовать их по другой причине — предпочтительно в своей постели.
Она уничтожила все шансы на это много лет назад. Лорен сделала свой выбор и ушла от меня, и с тех пор моя жизнь превратилась в дерьмо.
Я борюсь с собой, чтобы понять, как относиться к сегодняшним событиям. Облегчение охватило меня, когда она сказала, чтобы я отвез ее к родителям, а не к парню. На ее пальце не было бриллианта. Это было первое, на что я обратил внимание, когда надевал на нее наручники. Не буду врать. Я чувствую некоторое удовлетворение, зная, что она тоже не нашла любовь.
Я потираю узел напряжения на шее.
Какое мне дело?
Я вернулся домой не из-за нее. Это было ради отца… ради моего гребаного рассудка… чтобы я не бегал в Департамент исправительных учреждений каждый раз, когда напьюсь, и не требовал, чтобы Мисси заплатила больше за то, что она сделала.
Мои ключи упали на кухонный стол рядом со стопкой журналов «Тайм» десятилетней давности. Мой отец сидит рядом с ними с газетой в руках, а его кислородный баллон лежит у него под боком.
— Она знает, что я вернулся, — говорю я.
Он складывает газету и кладет ее перед собой.
— Как все прошло?
— Я арестовал ее.
Его запавшие глаза цвета каштана изучают меня, прежде чем он отвечает:
— Сынок, я понимаю, что ты расстроен из-за нее, но это было необходимо?
— Абсолютно. Она подожгла здание.
Он потирает подбородок.
— Я думаю, мы оба знаем, что ты сделал это не ради безопасности города.
— Конечно, я сделал это по этой причине. — Я качаю головой. — Хотя не могу сказать, что это не доставило мне удовольствия.
Он вздыхает.
— Прощение — смелая вещь, сынок. Человек становится самым сильным, когда не несет в себе зла.
— Мне не нужны твои мудрые слова. Я не готов зарыть топор войны.
* * *
— Господи Иисусе, папа, какого черта ты там делаешь?
Моя голова откинута назад, чтобы лучше видеть его на крыше, возившегося со спутниковой антенной. Это выглядит почти комично, когда я вижу, как его кислородный баллон следует за ним, пока он двигает тарелку под разными углами и в разных направлениях.
Он ворчит и делает глубокий вдох, прежде чем ответить:
— Чертова спутниковая тарелка опять барахлит. Я уже пропустил пятнадцать минут игры.
— И ты подумал, что залезть на крышу со своим танком — отличная идея?
Как ему удалось это провернуть, ума не приложу.
Он смотрит на меня каменным взглядом — таким же, каким он смотрит, когда я останавливаю его от физической работы, которая слишком тяжела для его тела.
— Я взрослый человек, который забирался на крыши и здания выше этого. Я способен сам все починить.
Принять свои ограничения в отношении ручного труда было для него непросто. Его здоровье ухудшается, а хроническая обструктивная болезнь легких (ХОБЛ) прогрессирует. Из-за ХОБЛ ему становится труднее выполнять повседневные задачи.
— Ты взрослый больной человек, — поправляю я его, ненавидя, что мне приходится напоминать ему об этом, и надеясь, что он не воспримет это как оскорбление. Я подхожу к его старой, ржавой лестнице, прислоненной к стене дома, и покачиваю ее, дважды проверяя, устойчива ли она хотя бы наполовину, прежде чем забраться наверх. — Позволь мне помочь тебе спуститься, а потом я посмотрю, что там.
Он топает в мою сторону, катя за собой свой танк, и спотыкается передо мной, когда я добираюсь до верха лестницы.
— Я разберусь. Перестань обращаться со мной, как с ребенком!
Я стиснул зубы.
— Нет, ты не справишься. Теперь позволь мне помочь тебе спуститься.
Он наклоняется вперед в тот самый момент, когда я тянусь к нему. Мои руки разлетаются в попытке поймать его, но это только отправляет меня вниз вместе с ним, увлекая за собой лестницу.
ТРЕТЬЯ ГЛАВА
ЛОРЕН
— Сестра Барнс, процедурный кабинет номер три, пациент упал с лестницы, — говорит мне Наташа, директор по сестринскому делу, когда я захожу в отделение скорой помощи после короткого обеденного перерыва.
В больнице не хватает персонала с тех пор, как я начала работать три года назад, и я работаю больше, чем сплю. Не то чтобы я возражала против этого, особенно сейчас, учитывая, что я бездомная и мне нужны все сверхурочные часы, которые я могу выкроить.
— Насколько серьезно? — спрашиваю я.
Падение с лестницы может быть от незначительного до чертовски страшного. Вы можете войти и обнаружить пациента со сломанной рукой или пациента, которому требуется операция по восстановлению лица.
Добро пожаловать в жизнь скорой помощи. Никогда не знаешь, что тебя ждет в каждую смену.
— Ничего слишком страшного, — отвечает она. — Думаю, только швы. Парень помогал отцу спуститься с крыши. Отец упал и сбил их обоих. Мелани лечит отца. — Она ухмыляется и толкает меня в бок, ее голос переходит в раздражающий кипучий тон. — Я приставила к тебе сына на случай, если тебе понадобится вкусная конфетка для глаз… или свидание.
Я шлепнула ее по плечу.
— Ты же знаешь, что встречаться с пациентами не принято.
Не то чтобы я когда-либо встречалась, даже если бы это было не так.
Она подмигивает.
— Я не скажу, если ты не скажешь.
— Швы. Поняла.
Швы — это легко и просто.
— Спроси его, не хочет ли он немного выпить с этими швами! — кричит она мне в спину, когда я оборачиваюсь.
Я качаю головой, отмахиваясь от ее замечания, и стучу в дверь смотровой, прежде чем войти. Работа отвлекла меня от мыслей о возвращении Гейджа, а накладывать людям швы — это для меня расслабление, как для некоторых людей йога. Я получила сертификат по наложению швов вместо того, чтобы учиться
