прошипел мужчина сдавленным голосом, но Карри не дал ему договорить. Его вдруг охватило какое-то отчаяние, остервенение, злость, и он принялся долбить его коленом в грудь, плечи и лицо, а когда Гамильтон окончательно растянулся на кафельном полу, начал пинать его ногами.
Гамильтон корчился, сворачиваясь в позу эмбриона, пытаясь защитить грудную клетку и голову, а Карри пинал его в спину, поясницу, засаживал тяжелый ботинок между ребрами, долбил по ногам, рукам, пару раз ударил по голове. Он отчаянно старался рассчитать силу, чтобы не причинить слишком опасных увечий, но вместе с тем понимал: если он сработает недостаточно хорошо, Гамильтона добьют другие, и будет еще хуже...
Через две минуты носки его ботинок стали красными от крови. Скользкая багровая лужа расползалась по белоснежному кафелю. Гамильтон все еще корчился, закрывая перебитыми, окровавленными пальцами голову и лицо. Карри ненавидел себя так, что готов был оказаться на его месте, но вместо этого только продолжал методично, остервенело избивать ногами свою жертву, надеясь, что однажды он сможет простить себя за это.
28 глава
Карцер - эта маленькая каменная коробка три на три метра в длину и ширину, с низким обшарпанным потолком, где было холодно и влажно, - стал его домом на ближайшие недели.
- До самого суда? - переспросил Карри, когда начальник тюрьмы озвучил ему сроки наказания.
- До самого суда, - сухо подтвердил мистер Грин.
- Это слишком долго! - Карри нахмурился.
- Это для твоей же безопасности. Хочешь прибавку к сроку? Тебе и так впаяют за это нападение пару-тройку месяцев. Или хочешь, чтобы тебя тоже отдубасили, и ты явился в зал суда с перекошенной физиономией? Думаешь, присяжным это понравится?
- Я ничего не думаю, - буркнул Карри.
- Я заметил, - начальник тюрьмы поднял бровь. - Разговор окончен. Уведите его с глаз моих, - и он просто отвернулся.
Пребывание в карцере достатавляло массу неудобств.
В первую же ночь Карри обнаружил в матрасе клопов - эти маленькие, почти невидимые невооруженным глазом твари кусали больнее любых других кровососущих насекомых, и каждое утро Карри обнаруживал у себя все новые и новые дорожки укусов. Кожа на запястьях, в локтевых и коленных сгибах, за ушами, на шее, между лопатками страдала сильнее всего, тело чесалось и жгло. Ежедневный утренний душ не приносил облегчения, хотя Карри и выкручивал на полную мощность кран с холодной водой, надеясь немного унять зуд.
Попытка обратиться к надзирателю провалилась.
- Подумаешь, клопы, не так уж сильно они и кусают.
- Серьезно? - прорычал Карри. - Ты сам-то спал тут хоть раз?
- Я не преступник, чтобы спать в карцере, - отрезал надзиратель.
На пятую ночь, окончательно умаявшись, Карри перебрался спать на пол. То, что было жестко, его не пугало, но из-за сквозняков его быстро продуло, появился насморк, голова болела, поясница ныла. Он бы отдал все за возможность укутаться в большой и теплый плед, но у него было только одеяло с клопами. Зато теперь он принимал не холодный, а горячий душ, чтобы согреться хотя бы на десять минут в сутки.
Утром и вечером в металлической двери со скрежетом отодвигалась заслонка, и в нее просовывался пластмассовый поднос с едой. Еда эта была гораздо хуже той, что подавали в столовой, и к тому же совершенно остывшая. С трудом пропихивая в горло липкий комок холодной овсяной каши или склизкий ломоть сыра, Карри думал, что делает это, только чтобы не сдохнуть от голода и иметь хоть какие-то силы, когда дело дойдет до суда и до побега.
Суд, между тем, приближался. Первое заседание было назначено на второе февраля. Несколько раз к Карри приходил Монтгомери, и они говорили о том, как Карри должен вести себя перед присяжными. Карри слушал невнимательно: голова его почти физически распухала от количества мыслей.
Он не думал об исходе суда - ему было все равно, на сколько его посадят, ведь он не собирался проводить в этих стенах весь свой срок. Поэтому он думал о побеге, и о Кристен, и о их малыше. И еще он постоянно думал о Гамильтоне.
Карри родился и вырос в жестоком мире, ему приходилось пачкать руки в крови, приходилось ставить дуло пистолета к виску своих врагов... Но он всегда знал, в чем провинились эти люди. Он всегда знал, за что наказывает их. В этот раз все было иначе. Он просто выполнил приказ, как бессловесная марионетка. «Бей!» - сказал ему. И он пошел бить...
А еще, наверное, он изменился за последние полгода. Кристен и любовь к ней повлияли на Карри так, как когда-то не повлияла даже Элисон. И теперь в его голове постоянно крутились вопросы, один хуже другого.
Как теперь он сможет обхватить лицо любимой женщины ладонями, которые сжимал в кулаки и пачкал в чужой крови?
Как теперь он сможет взять на руки своего сына после того, как ни за что избил человека?
Как теперь он сможет спокойно и счастливо жить, зная, что причинил кому-то такую боль просто потому, что ему приказали?
У Гамильтона было сотрясение мозга, три сломанных ребра, вывихнутая рука и множественные гематомы по всему телу. Все это было не смертельно - ему лишь предстояло проваляться пару месяцев в госпитале, - но все же: мог ли Карри так поступить с ним?
Он отчаянно гнал от себя подобные мысли, вытряхивал их из головы, пытался что-то читать, писать, но ничто не приносило долгожданного облегчения. Физические неудобства щедро дополнялись болезненными порывами души, тяжелыми мыслями и отчаянной ненавистью к самому себе.
Один раз в порыве гнева он разнес свой карцер: сбросил с постели матрас и все постельное белье, схватил табуретку и долго, с остервенением долбил ею в стену, пока не ворвались надзиратели и не утихомирили его.
В другой раз он всю ночь тихо плакал, свернувшись на полу калачиком точно так же, как сворачивался Гамильтон, пока Карри избивал его. Он плакал от мерзкого ощущения, что ему никогда не отмыться от этой грязи и от
