— Во-вторых, — он навис надо мной, — твои слова меня обидели. Я не пиявка, которая к тебе присосалась. Когда я в последний раз занимал у тебя деньги?
Я говорила об эмоциях, а не о финансах, но раз уж он об этом упомянул…
— Как насчет счета за кабельное телевидение?
Он моргнул.
— При чем тут это?
— Ты сказал, что в этом месяце у тебя нет денег, чтобы заплатить за него, поэтому заплатила я. А на следующий день появился с новеньким ай-подом[58].
— И что?
Что-что… Как будто он не понял!
— И как ты оплатил эту поездку?
— Точно так же, как ты — эту шелковую пижаму. По карточке.
Я покачала головой.
— Что? — завелся Флейш. — Думаешь, ты единственная в этом мире, кто может позволить себе влезть в долги?
— На твои долги мне наплевать.
— Тогда из-за чего ты так злишься? Из-за счета за кабельное телевидение? Из-за моего ай-пода?
— Я не злюсь! — воскликнула я, хотя… конечно же, злилась.
— Хорошо, — пробурчал Флейшман. — По возвращении выпишу тебе чек.
Я подняла голову:
— Если ты можешь выписать чек, почему не сделал это двумя неделями раньше?
— Две недели назад денег у меня не было. Ладно, наверное, мне не следовало покупать ай-под до того, как я расплатился с тобой. А может, следовало купить ай-под тебе. Ты бы порадовалась?
— Хватит об этом. — Действительно, какой смысл? Я так злилась на него, что подобные мелочи не имели ровно никакого значения. — Плевать мне и на счет за телевидение, и на ай-поды, и на все остальное.
— Дело не в том, что я жадный, — не унимался он.
— Нет, ты щедрый. Слишком щедрый. Возможно, потому, что не зарабатываешь деньги. Просто ловишь их, когда они падают тебе в руки.
— Я работаю!
— Флейш, ты не работаешь. Во всяком случае, постоянно. Ты не работаешь, и ты ничего не можешь довести до конца. Я готова спорить: ты не закончишь и ту пьесу, которую сейчас пишешь!
— Поспорим?
— Нет.
Я уставилась на него. Он — на меня.
Это было нелепо. Мы были соседями, однако происходящее в моем номере куда больше напоминало семейную ссору. Ссору между супругами, для себя уже решившими подавать на развод. Если бы Флейшман ворвался сюда, заявив, что причина его появления в Портленде — ревность к Дэну, все пошло бы иначе. Я бы тут же растаяла. Восприняла бы его приезд как рыцарский поступок.
Вместо этого он утверждал, что ему хотелось пообщаться с мастерами любовной прозы, и его совершенно не волновало, нравится мне его присутствие здесь или нет.
— Я тебе покажу. Сама увидишь. И удивишься.
— Я удивлюсь, если ты действительно сделаешь хоть что-нибудь.
И это говорила я? Если б он закончил эту ужасную пьесу, я стала бы всеобщим посмешищем.
Но, как и всегда, если я впадала из-за этого в панику, мне на помощь приходили числа. В Нью-Йорке пьесы писали половина занятых неполный рабочий день. Если предположить, что таких набиралось сорок тысяч, получалось двадцать тысяч пьес. Каждый год на Бродвее и вне Бродвея ставилось порядка сотни пьес. То есть до сцены доходила одна пьеса из пятисот.
Теория вероятностей определенно работала на меня.
— Сама увидишь, — повторил он.
Наутро я проснулась от стука в дверь. Перевернулась на другой бок, застонала, взмолившись, чтобы незваный гость развернулся и ушел. Потом услышала, как звякнула цепочка, а в прихожей послышались мужские голоса. Я успела разлепить глаза, чтобы увидеть, как Флейшман вкатывает в комнату тележку с завтраком.
— Обслуживание номеров, — пояснил он.
Я села.
— И когда ты заказал завтрак?
Флейшман, похоже, сбросил недавнюю враждебность, как змея сбрасывает старую кожу. Он принял душ, побрился, стал прежним Флейшманом.
— Ночью, после того как ты легла спать. Хотел сделать тебе сюрприз. Опять же решил, раз у тебя расходный счет, почему этим не воспользоваться и не заказать завтрак в номер?
Я сурово глянула на него, но заметно смягчилась, унюхав кофе. За всю свою жизнь я ничего не заказывала в номер. А как приятно.
Через несколько минут я держала в руке чашку дымящегося кофе и обсыпала кровать крошками круассанов. Осадок после вчерашней ссоры остался, но я не собиралась начинать ее вновь.
— Хочу извиниться, — объявил Флейшман.
На мгновение я подумала, что ослышалась. Такая фраза наверняка далась Флейшману нелегко. Собственно, я еще ни разу не слышала, чтобы она слетала с его губ. И тем не менее он это произнес: «Я хочу извиниться».
— Сам не знаю, о чем я думал. Полагаю, меня занесло. — И посмотрел на меня поверх чашки такими обезоруживающими, выразительными глазами. — Наверное, я ревновал.
Я чуть не подавилась. Неужто близится наша ключевая любовная сцена? А я сижу вся в крошках. Я положила последний кусочек круассана на тарелку и поставила ее на прикроватный столик рядом с телефоном.
— Ревновал?
— Думая о том, что ты здесь… — Он покачал головой. — Видать, я слегка обезумел.
Я почувствовала, как глаза наливаются слезами.
— Флейш…
— Знаю, это звучит странно, но я испытал дикую ревность к твоей работе.
Ласковая улыбка, которая уже изгибала мои губы, разом исчезла. К моей работе. Флейш ревновал меня не к Дэну, а к моей работе!
— Потому что ты начала новую карьеру, тогда как я продолжаю болтаться без дела. — Я автоматически открыла рот, чтобы что-то сказать, но он покачал головой: — Нет, это правда. Болтаюсь.
Я прикусила губу. Не такого признания я ждала. Не на такое надеялась. Требовалось время, чтобы перестроиться.
— И ты права, — продолжил он. — Нет у меня силы воли, чтобы хоть что-то довести до конца.
«По крайней мере он честен», — подумала я.
— Может, ты еще не нашел достойной идеи. Давай признаем: я не уверена в том, что «Ты пожалеешь» может вызвать интерес у широкой публики.
Он отшатнулся, словно я вонзила в него дротик.
— А почему?
Я постаралась высказаться дипломатично.
— Пьеса излишне… персонализирована.
— Естественно. Хорошее искусство всегда отталкивается от личного.
— Да, но… — Слишком поздно я поняла, что угодила в трясину. — Но возможно, ты так долго не можешь ее закончить прежде всего потому, что не получается у тебя выйти через личное к общему.
— Ну и ну! — воскликнул он. — И когда ты только успела набраться редакторской мудрости!
Он говорил правду. За эти два месяца я уяснила, что и как нужно говорить авторам.
— Вчера мы с девушками говорили об этом.
— Обо мне?
— Нет, о редакторах вообще и языке, которым они пользуются. Мы старались расшифровать тот странный код, который вы используете в своих отказных письмах.
