А самое ужасное то, что я не хочу быть таким, как ты. Не хочу, чтобы меня воспринимали твоей воскресшей копией. Это делают все без исключения. Родители, друзья, теперь жена.
— Я. Не. Казим.
— Лучше бы мы разорвали договор.
— Не горячись.
— Я перестану горячиться, когда наша жизнь станет спокойной! — цедит она сквозь зубы и идет к выходу.
Дверь захлопывается за моей спиной и больше не открывается. Она ночевала в гостевой комнате, а я… Я не спал в принципе. Работал с документами за макбуком, читал книги. Бессонница накатила на меня, мысли то и дело крутились вокруг Беллы, Жасмин, Казима. Вокруг Орлова, с которым сейчас находится моя девочка. В руках которого она успокаивается после произошедшего.
С каждым днем наш тайный роман загоняет нас в клетку, ключ от которой утопили предварительно в океане. Как же выбраться из этой ситуации, не причинив боль другим?
Глава 25
Как же тяжело на душе. Будто внутрь засунули мешок с камнями, которые тянут внутренности вниз. Так странно. Больно. Горько. Не могу сесть за руль, чтобы доехать до больницы и навестить маму.
Максим вчера еле-еле заставил поехать домой и хотя бы выспаться, но сна не было ни в одном глазу. Как он сказал, я выглядела как овощ. Бледная, исхудавшая, подташнивало, когда мы вернулись домой. Всю ночь я пялилась либо в потолок, либо в стены, либо глядела на спящего мужа.
И вспоминала другого мужчину…
Он не давал о себе знать, и я была благодарна его пониманию. Скорее всего, его коробило, что мы не сможем увидеться в ближайшее время, но меня это мало беспокоило. От Дани я получила лишь одно сообщение.
«Все будет хорошо».
И оно согрело меня гораздо лучше чая, который сделала Лариса перед моим отъездом в больницу.
Наверное, если бы я смогла повернуть время вспять, я бы сделала все иначе. Я бы рассказала маме о Дани, о наших отношениях и притяжении, которое чувствуем кожей. Я бы поделилась этим чувством. Поделилась бы любовью, которую ни к кому не испытывала с такой силой, даже к Максиму, когда мы только-только познакомились. Все произошло внезапно, неосознанно для нас обоих.
Может, если бы я все сразу выложила как на духу, то маме не стало бы плохо? Может, она бы поняла меня, поддержала? Может, она не лежала бы сейчас в реанимации? Так много сослагательного наклонения и так мало вариантов развития событий. Даже если бы жизнь повернулась иначе, я не вижу логичного итога. И от этого становится еще больнее.
Такси высаживает возле парадного входа больницы. Максим перевел маму в частную клинику, положил в VIP-палату. Снова он показывает свою рыцарскую натуру, а я снова упрекаю себя за неблагодарность. Ведь Максим все для меня делает. Всегда. А я поддалась чувствам к другому и ничего не могу с этим поделать.
— Девушка, в какой палате лежит…
— Ой, Жасмин Закировна, добрый вечер! — Миловидная девушка на ресепшене подбирается и продолжает: — Ваша мама очнулась. К ней можно зайти. Я провожу вас в гардеробную.
В гардеробной, как выясняется, находятся вешалки для одежды, одноразовые бахилы, халаты и маски. Чтобы уж точно не пронести заразу к пациенту.
Мама лежит с закрытыми глазами. Вокруг нее множество трубок, руки обколоты иголками, к левой присоединена капельница. Знаю, что не спит — веки сильно напряжены, — но я не решаюсь заговорить первой. Стыдно. Ведь мама оказалась здесь из-за меня. Если бы я все сказала сразу, если бы сказала…
— Могла бы не приходить, — говорит она почти шепотом, но я слышу каждое ее слово, даже тон. Презрительный. Проглатываю ком в горле, двигаю стул ближе к кровати и аккуратно сажусь.
— Как ты?
— Лучше некуда.
Язвит даже в таком состоянии. Я бы улыбнулась, обязательно, если бы не подавленное состояние. Однако перед глазами до сих пор стоит сцена на набережной. Я. Дани. И мама, которая обвиняет меня в измене мужу и в неблагодарности.
— Зачем пришла?
— Хотела навестить тебя…
— А! Я думала, попрощаться перед смертью, — произносит она, наконец-то открыв глаза. Глядит внимательно. Пронизывающе. Презрительно.
— Что ты такое говоришь?
— А что ты хотела? Чтобы я благословила твой союз с этим…
— Мама! Тебе нельзя волноваться! — кладу ее обратно в кровать, когда пытается вскочить.
— Да что ты говоришь! Когда моя дочь тискается с другим, мне не волноваться?
— Мам…
— Что «мам»? — Она пристально смотрит на меня. — Как так вообще получилось?
— Это… долгая история.
— У меня время еще есть.
Настаивает. Слышно по тому, по взгляду, по собранности, хотя никто другой это даже не заметит, учитывая то, что она лежит. Но я очень хорошо знаю свою маму. Слишком хорошо.
Только с чего начать? С первого взгляда? С первой встречи? С первого поцелуя? Или первого соития в чужой квартире? Стоит ли вообще говорить о чем-то сейчас, когда мама так ослаблена болезнью?
— Я жду, — напоминает она.
Однако в голове все равно пусто, как бы я ни пыталась выстроить свою исповедь.
— Все произошло случайно, — начинаю я. Смотрю на маму, жду, когда она снова что-то съязвит, но она внимательно слушает и ждет, когда я соберусь с мыслями. — Это что-то невероятное. Я не знаю, как тебе объяснить.
— Уж как есть!
Вряд ли тебе понравится моя вариация этого «как есть». Вряд ли. Но ты ждешь от меня правды. Как всегда. И поэтому я говорю тихо, глядя в светлые, почти прозрачные от усталости глаза:
— Я люблю его…
Между нами возникает напряженная тишина, только пикание аппаратов нарушает ее. Мы не двигаемся. Смотрим внимательно друг на друга, однако
