— Нет. Не изменяла. Ни хоть раз, ни хоть с кем-нибудь. И нисколько не жалею об этом. Все? Я удовлетворила ваше неумное любопытство?
— Нет. Не удовлетворила. Он же старый, Надь…
— А вы самонадеянный и бесцеремонный, Максим Александрович. И что с того? У каждого свои недостатки.
— Так сильно любишь, да? Духовной вселенской любовью? Очень высокие отношения со старым козлом, да?
— Вот что, Максим Александрович… По-моему, вы давно перешли границы дозволенного! Мой муж — прекрасный человек, и я не позволю…
— Да ладно, ладно! Ты мне еще пощечину сейчас залепи, с тебя станется, вон как глаза заблестели! Таким бы глазам от страсти, а не от гнева сиять… Сам понимаю, что границы перешел. Не злись, прости дурака. А может, это я от обиды?
— Мне нет никакого дела до ваших обид! Я вам ничем не обязана!
— Нуда, нуда… Прости, Надь…
— Обращайтесь ко мне, пожалуйста, по имени и отчеству, Максим Александрович.
— Простите, Надежда Ивановна. Приношу глубочайшие извинения. Эх, повезло же этому старому ко… Повезло же этому больному Колокольчикову с женой, прямо обзавидоваться можно. И где таких жен раздают, не подскажете? В чем тут собака зарыта?
— А у хороших мужей и жены хорошие, вот и вся подсказка. И никакой собаки рыть не надо.
— Он ведь аудитор, кажется?
— Да. И вы об этом прекрасно знаете.
— Знаю, знаю… Ходят по городу легенды о его въедливом профессионализме, уже наслышан. У моего брата жена его на плановую аудиторскую проверку в свою фирму позвала, так он такое накопал — половину сотрудников пришлось уволить! Потом еще и в прокуратуру вызывали…
— Да. Мой муж действительно профессионал и хорошо делает свою работу.
— А вы им, стало быть, гордитесь.
— Да, а я им горжусь.
— Ну что ж, все с вами понятно более или менее…
— Так я могу идти, если вам все понятно?
— Что ж, идите. Успехов в семейной жизни, Надежда Ивановна.
— Спасибо. И вам того же, — быстро поднялась она со стула.
— Да где уж мне… Мы люди обыкновенные, нам бы одной плотской любовью перебиться, да чем больше, тем лучше…
Выйдя за дверь, она не сдержалась, чуть содрогнулась плечами в невольном отвращении, чем вызвала быстрый любопытный взгляд секретарши Ирочки. Надя торопливо прошла через приемную, нахмурив брови, — занята, мол, не спрашивай ни о чем…
Нет, как на такие должности подобные идиоты попадают? По блату, что ли? Кстати, похоже… Отец-то у Максима Александровича — больший чиновник в областном Минздраве… Лучше бы он сына в другой институт учиться послал, не в медицинский. Никто по-настоящему такой фактор, как человеческое здоровье, не ценит…
Пришла к себе в кабинет расстроенная. Встала у окна, сунув руки в карманы халата, покачалась с пятки на носок. Вот сволочь — такой хороший день испортил… За окном-то — сентябрь, душевная песня, листья кленов тихо летят, грубо-резные, спело-желтые.
На нее почему-то всегда об эту пору душевное равновесие сваливалось, могла часами стоять и смотреть на падающие с деревьев листья, слушать звон осени, ясный и чистый, как малиновый колокольчик…
— Надежда Иванна… Ты это чего? Я стучу, стучу, а ты не отвечаешь…
Оглянулась, улыбнулась приветливо. Ага, подружка пришла, добрейшая пожилая кастелянша Валентина Петровна. Все-таки везет ей в жизни на пожилых приятельниц, душевных до невозможности, добрых ангелов. Вот взять хотя бы Валентину Петровну — с первого дня в больнице принялась ее опекать, как та преданная книжная героиня Лепорелла. Только она у писателя Стефана Цвейга совсем некрасивая получилась, а Валентина Петровна — ничего, вполне для своих шестидесяти пяти симпатичная. И заботливая по отношению к ней — ужасно. Даже на пенсию не пошла — без меня, говорит, тебя заклюют в два счета. Смешная, ей-богу. С простой душой нараспашку, как элемент правильной стороны ушедшего в небытие социализма.
— Все хорошо, Валентина Петровна. Сейчас будем чай пить.
— А чего у окна выставилась, коли уж так все хорошо?
— Да просто смотрю. Очень уж осень люблю, Валентина Петровна. А вы?
— Да ну, чего там любить-то… Лето кончилось, скоро дожди зарядят, давление опять скакать будет, пока покрова не лягут.
— Покрова — это снег, что ли?
— Ну да. Иди, я чайник уж включила, сейчас вскипит. Вот, пирог из дома принесла, с грибами. Я помню, ты любишь с грибами-то.
— Да у вас всякая еда из рук деликатесом выходит, за что ни возьметесь! Чего ни принесете, все вкусно!
— Ну уж скажешь… — расплылась от комплимента пожилая женщина. — Это ты от доброты похвалы-то расточаешь, я знаю. Нынче таких молодых баб и нету, как ты. Все злые да прыткие, все норовят впереди паровоза бечь. Вон с утра опять со Светкой схлестнулась — чего, говорю, вьюном вокруг двадцатой палаты вьешься, где чиновник из администрации лежит? Сериалов, говорю, насмотрелась? Это там медсестры от своего милосердия задыхаются, грудями больших чиновников соблазняют… А в настоящей жизни им твоих медицинских грудей недостаточно, им бы со своими болезнями побыстрее справиться. Так ведь, Надежда Иванна?
— Так, Валентина Петровна… — пробормотала она, едва сдерживая улыбку.
Да уж, про Свету история — не в бровь, а в глаз. Может, и впрямь девчонка вредоносных сериалов про больничную жизнь насмотрелась.
Так и норовит с каким-нибудь состоятельным больным любовь закрутить. Но разговор Надя поддерживать не стала — не хватало еще сплетнями рабочее время занимать. На чаепитие и так больше пятнадцати минут не положено…
— Садись, Надежда Иванна, я тебе чаю налила. Да расслабь лицо-то, ишь как лоб сильно наморщила. Вот гляжу на тебя… Красивая ты баба, а глаза отчего-то всегда грустные. С чего бы, а? Вроде все у тебя в жизни хорошо. И должность, и дом — полная чаша, и мужик непьющий, весь из себя правильный, и дочка в институт поступила. Староват он для тебя, правда, но где теперь молодых да путевых найдешь? Зато дочку смотри как любит! Я слышала, он сам с ней в институт на экзамены ездил? Правда иль нет?
— Правда, Валентина Петровна. Она сдавала, а он под дверью ходил, страшно нервничал.
— Чай, трудно было поступать-то?
— Да, и не говорите. Ника сама такой факультет выбрала, куда поступить очень трудно, — журналистом хочет стать. Уж как Борис ее отговаривал — ни в какую… А главное — от Егорьевска далеко, другая область. Десять часов езды на поезде.
— А в нашем областном центре что, не учат на журналистов?
— Да, в нашем такого факультета нет.
— Жалко…
— Конечно. Не то слово. Но разве ее переспоришь…
Надя вздохнула про себя — да уж… Споры, конечно, у них тогда жаркие развернулись. Никто ведь не знал, что Ника еще с восьмого класса начала участвовать в конкурсах журфака именно того университета… То есть находящегося в городе, откуда Надя бежала с ней, с маленькой, восемнадцать лет назад. Это дочь уже в конце десятого класса объявила о своем решении — хочу на журфак именно в тот университет, и точка! Еще какие-то грамоты показывала, дипломы лауреатские.