— Игнат, — в порядке, выстроенном взглядом Веры, представил их Пашка, — то есть вообще Игнат, а это Федоров, Люлин и Катя. Вот так.
Девушка отметила, что впервые среди музыкантов Пашки появилась особа женского пола. Это что-то означало. И, по всей вероятности, довольно неприятное.
— Чек нашей гостье вручает новый звукорежиссер Катя Свешникова, — произнес Левшин. Может быть, он говорил еще что-то, но она запомнила только то, что рыжая девица всего лишь звукорежиссер.
Та протянула Вере длинный, стильный черно-зеленый конверт, из старого запаса Пашки, такие однажды для торжественных случаев изготовил художник Данилов. Вера заметила немного усталое, правильное лицо и темно-синие глаза этой девчонки. Скромности, или, напротив, особенной самоуверенности, или какого-то провинциального снобизма в ней было хоть отбавляй. Придраться, однако, было пока не к чему.
Пасьянс, вопреки этой странной новизне, продолжал раскладываться непринужденно.
С ней поздоровались как со старой знакомой, внезапно ниоткуда зазвучала «Пассакалия» Антона Веберна, Вера захлопала в ладоши и забыла, как и почему ехала сюда, как садилась в поезд и кто провожал ее. Это был добрый знак или так хотелось думать.
— Что ж, будет с чем прошвырнуться по Невскому, по музеям и магазинам, — весело сказала она, взяв конверт. — Мы прибыли из старой азиатской Москвы. Нам в диковину ваш чудный северный город всякий раз по-новому.
В обдуманном и чопорном застолье, которое тут же началось, Левшин делал многозначительные намеки на общее творческое будущее собравшихся. Выяснилось, что в этот же день из Москвы должен явиться новый менеджер группы, Леонид Василевский, успешно работавший на Западе, но внезапно заделавшийся патриотом. А так как в отечестве, по мнению Пашки, по-настоящему можно быть патриотом исключительно Санкт-Петербурга, он выбрал Северную Венецию.
— Глубоко символично, — констатировал Левша, — что именно в период белых ночей окончательно устаканится состав группы и безысходно прояснятся ее гигантские возможности.
Весь праздничный треп Левшина показался Вере довольно милым и ни к чему особенно не обязывающим. Когда-то Стрешнева приняла участие в озвучке большой композиции, которую после разделили на четыре фрагмента, чтобы шлягеров было больше. Так все и получилось.
Ей уже тогда показалось, что нужна она единственно как музыкальная библиотека или коллекция. Подсказки ее или мелодические ориентировки ребята — тогда состав был иным — схватывали на лету и тут же превращали в гармоническую музыкальную кашу, до хрипоты споря о том, на какую тему пристойней будет скроить текст тоже из чего попало.
Тогда же хитом сезона стала знаменитая песня Рода Стюарта на стихи десяти русских поэтов, начиная от Пушкина и завершая инфернальной современностью. Классический хорей легко лег на размашистую мелодию, а Левшин спел этот чудной конгломерат с изяществом и блеском. Были там и бесы, мчавшиеся рой за роем, и «выпьем, добрая подружка бедной юности моей» и «птица спит, и птице снится дальний-дальний перелет, и темница, и светлица, и холодный лед».
Вера от души смеялась, когда на ее глазах созидался этот, как они все решили тогда, «самый последний концерт как таковой». Но Левшину, как видно, ничего не оставалось, как продолжать свой роскошный капустник.
Все это Стрешнева вспомнила в веселом застолье. Стол сервирован был с размахом, превосходящим даже разносолы профессора Третьякова. Это показалось чрезмерным бахвальством, несмотря на заявленное всеми празднование белых ночей.
«Роскошно живут ребята», — думала Вера с тоской. Ничего такого ей не хотелось, как ни пыталась девушка себя убедить в обратном. Впрочем, она выполняет установку капитана Кравцова — находиться вне Москвы, в дружеском кругу. Можно перетерпеть этот сумбур и эклектику.
Вера мирно настроилась на внутреннюю волну, вспомнив неизвестно чью превосходную мелодию, и в этот момент поймала на себе неподвижный взгляд новой звукорежиссерши.
«Кажется, ее зовут Катя. Зачем им звукорежиссер? Левше рады в любой, самой дорогой студии. Наверное, это неудачная шутка. Но в шутке этой есть что-то непонятное», — вспомнила Вера.
Девица так же спокойно перестала смотреть на Стрешневу, а перед тем в самом деле ехидно, как показалось Вере, усмехнулась. В такой ситуации любая улыбка должна выглядеть ехидно или по крайней мере иронично. Вера не нашла ничего более остроумного, чем осклабиться в ответ точно так же.
Квартира Левшина, которую он называл «охотничьей башней», всегда имела вид довольно дикий. Стены не в лад и невпопад украшены разнообразными чучелами. Громадная волчья голова, оленьи и лосиные рога, бесчисленные черепа горных баранов, с цветными стекляшками вместо глаз, в одной из комнат под потолком располагалась узорчатая шкура королевской кобры.
Покойный дед и ныне здравствующий отец Пашки были академическими специалистами по звериному и птичьему царству, а заодно азартными охотниками. Левша же вместо карабина своевременно, еще в детстве, вооружился гитарой. Иначе путь его выглядел бы совсем по-другому. Но в места дикие и далекие его тянуло не меньше, чем в Англию.
Отец и мать постоянно жили на даче в Рождествене. Павлу они вполне доверяли весь этот музей, несмотря на то что здесь перебывал весь музыкальный Петербург. Но «охотничья башня» не только не подверглась разорению или ущербу, а, напротив, пополнялась подарками сибирских и уральских музыкантов, порой околачивавшихся здесь месяцами.
Заскочив на Литейный, можно было запросто обнаружить, что хозяином временно является какой-нибудь тувинец с головой в форме котла, потомственный шаман. Сам Левша в это время мог находиться в каком-нибудь подвале, временно оборудованном под студию.
Пашка подливал Вере белое вино, но выпить, даже за столь велеречивый тост, Вера отказалась. Да и нагружаться обильными, хоть и изысканными, яствами в столь ранний час не хотелось. После первого же бокала компанию развезло, разговор сделался громким, бестолковым, высказывания больше напоминали похвальбу молодых петушков своими перьями.
— Зная о твоем определенном аскетизме, — извинился Левшин, — вижу, что тебе наше пиршество не нравится. Просто ребята порой живут впроголодь.
— То есть дуют одно пиво, — поправила его Вера.
— Пусть так, — поморщился он. — Впервые по-настоящему столкнулся с тем, что трудно управлять этим хаотическим процессом. Но, видать, во мне всегда присутствовала тяга к организаторской деятельности. Пойдем-ка в мою комнату, посидим поохаем.
— Пашка, нельзя же все время балдеть. — Вера устраивалась на низеньком диванчике в просторной комнате Левшина. — Ты просто отравился своей громкой музыкой.
