— Пашка, нельзя же все время балдеть. — Вера устраивалась на низеньком диванчике в просторной комнате Левшина. — Ты просто отравился своей громкой музыкой.
— Ну да, — согласился он, — а они молодые и не собираются травиться никогда. Ты знаешь, мне порой приходится рукоприкладствовать, то есть натурально применять физическое насилие по отношению к этим озверевшим от собственного величия персонам. Каждый из них думает, что это он так громко и красиво играет, а инструменты, которые, кстати, стоят бешеных бабок, — ни при чем.
Вере сделалось досадно и скучно, оттого что Пашка ей жаловался, что вокруг было много незнакомых людей, совершенно неинтересных. Впервые «звериная квартира» показалась нарочитой и скорбной. Было очень жаль всех этих погибших зверей. Особенно — птиц. Даже свирепого ястреба-перепелятника и болотную выпь.
— Странно, что у вас тут нет какой-нибудь кикиморы болотной, — усмехнулась она.
— Почему же нет? — живо отозвался Левшин. — Ты ведь имеешь в виду нашу так называемую звукорежиссершу? Натуральная кикимора.
— Где ты ее откопал?
— Да как-то сама образовалась. Наверное, от нашей питерской сырости.
— Короче говоря, жизнь идет, а все мы становимся хуже.
— Хочешь сказать, что вокруг меня появилось много лишних людей? Так я это сам давно понимаю. Думаю, что твоя атмосфера ничуть не уступает моей.
— Вино и мужчины — моя атмосфера, — рассмеялась Вера, вспомнив одновременно Осетрова, Кравцова, Третьякова с «тайными советниками» и Даутова. — Шучу, конечно. Но ты, верно, заметил во мне перемены. Если так говоришь. Как жить дальше?
— Ты спрашиваешь меня о себе? — не понял Пашка.
— Неизвестно, как я еще жива до сих пор.
Левшин не ответил, что удивило и насторожило Веру. Она с ужасом подумала, что ему все известно о ее зловещих обстоятельствах. И даже больше, чем она может себе представить. Далее — ему выгодно оставить ее в Петере для совместной работы и всего такого прочего. И вытеснение Веры из Москвы, которое безусловно понемногу началось, на руку Левше. Не имеет ли он сам к этому отношение?
Все это следовало узнать сегодня же. Кстати, телеграмма от него пришла как раз в начале этой странной охоты за Верой. Как будто Паша догадывался о происходящем. Что ж, он взрослый, игрок, собиратель звуковых диковин, короче — человек определенной ниши, о которой Вера ничего толком не знает. Связана ли эта ниша с криминальным миром? Вероятно, это скоморошья или шутовская часть воровского мира. Иначе быть не может.
Между тем невозмутимый Левшин предложил погулять по городу, и они удалились из окончательно захмелевшей квартиры через черный ход. Перебирая новые мысли о Пашке, Вера смотрела на Левшу снизу вверх, радостно вертела головой, делая вид, что Петербург ей ужасно интересен.
— Ты говорил о переменах, — начала она издали. — Их у меня много. Даже слишком. Например, мою квартиру дважды обокрали. Или даже трижды. Число нападений мне точно неизвестно. За мной следят какие-то личности. У меня появился собственный, так сказать, секьюрити в звании капитана. Чем-то он похож на тебя, Павел. Кстати, и зовут его так же. Это он меня сослал сюда, чтобы я ему не мешала вести расследование.
— Зайдем в твое любимое кафе, напротив Казанского собора. Там нас точно никто не найдет.
— Я не шучу, — обиделась Вера.
— Не знаю, что там у вас в Москве происходит, — как-то просто ответил Левша, — но в Питере была история с одним обаятельным капитаном, который с поразительной легкостью входил в доверие к людям не глупей тебя, Вера, чтобы натурально обогатиться. Говоришь, он сам отправил тебя сюда? Странно, очень странно.
— Левша, мне больше деваться было некуда. К родителям он же мне запретил, сказал, что там меня легко достать.
— Он правильно все рассчитал, твой капитан, здесь ты на людях, вот как сейчас, даже со мной, — улыбнулся он. — Но все-таки подозрительно. И знаешь что странно? Он все делает, вероятно, как бы по своей инициативе. Так?
— Точно, — ответила Вера недовольно, как будто ее уличили в особенных отношениях с Кравцовым.
Она хотела подробнее рассказать Левше все-все, с самого начала, но почему-то вспомнила служебное купе «Красной стрелы» и странного господина, безусловно сопровождавшего ее в Питер. И передумала.
Пусть все останется загадочным трепом с ее стороны и обычными ответами Левши, навеянными криминальным Петербургом.
Если ее хотят убить, то здесь это сделать даже проще, чем в Москве. Впрочем, не факт, что ее хотят уничтожить. Похищение тоже выглядит в данном случае реальным.
Вера поежилась.
Теперь ей вдруг стало очевидно, что целью всего процесса могло быть только вытеснение ее из Москвы. Но зачем? Ответить она боялась. Подозревать следует самых близких друзей, это по-настоящему разумно и даже мудро. Они сами ведать не могут, что творят. Причем как-то бессознательно.
Почему Пашка не выказывает даже просто вежливого любопытства, будто ему уже давно все известно? Почему Ключарева так быстро спелась с этим так называемым женихом? То, что они были знакомы до встречи в аэропорту, не вызывает сомнений. Вера с ужасом подумала о том, что ей этот Бонд тоже показался знакомым и, более того, он ошивался где-то рядом в Норвегии. Даже на фотографиях участников конкурса, где не было посторонних людей, почему-то маячила его физиономия.
— Ты слишком напряженно думаешь, — укорил ее Левшин, — в Питере это вредно. Приходишь ненароком к выдающимся обобщениям. И что характерно — к печальным.
В кафе, напротив величественного Казанского собора с его властным захватом как бы всего Петербурга, Вера успокоилась. Она перестала думать о Ключаревой, о Пашке, об Осетрове как о возможном источнике ее злоключений. Даутов в этом списке вовсе не фигурировал, потому что о нем думать было стыдно. Она попыталась заподозрить в чем-либо капитана Кравцова, но для этого не хватало элементарных знаний.
Оставалось надеяться, что вся эта вакханалия — цепь случайных совпадений, которая сама по себе прервется, чтобы уступить место учебе, работе, нормальной обыденной жизни.
— Хочу испанского вина, — закапризничала Вера. — Я ведь вчера должна была пить испанское вино с друзьями. Приличные люди, побеспокоились обо мне, пришли на концерт. А я-то плохо думала о них. Причем только что, Павел. Нельзя же считать, что все подобны тебе, что думают по-твоему или живут. Я ведь вообще живу неизвестно как. Торчу в своей «обломовке», вообразив, что это классическая русская усадьба. Нет, мне, право же, не позавидуешь.
— Да завидуют тебе, — пристально посмотрел на Веру Левша. — Даже я завидую, честно. Что говорить о других, тем более если это москвичи! Ты все еще считаешь себя коренной москвичкой, столбовой дворянкой, последним стеблем Средневековья?
