подходила. Только бы он ничего не заметил!
Поспешно возвращаюсь в комнату, где сплю я и дети, и ненадолго присаживаюсь, раздумывая над дальнейшими планами. Как там говорил Олег? Весь антиквариат для аукциона принадлежит мне? Что ж, значит, и деньги пойдут мне. Для дальнейшей жизни должно хватить, а после я устроюсь на работу, как и планировала, и всё у нас будет хорошо. Подальше от всех.
На следующее утро меня и детей ни свет ни заря поднял Давид. Олег спал беспробудным пьяным сном, впрочем, как обычно. Хотя буквально вчера он уверял меня, что это для конспирации, чтобы никто не догадался, что что-то идет не так. Истину в его словах нельзя отрицать, но я тогда только скептически ухмыльнулась. Пьяница всегда найдет очередному возлиянию оправдание.
— Мама, мама, — радостно прыгают на мне дети, пока Давид стоит у косяка, скрестив руки на груди и глядя при этом на меня с каким-то странным выражением на лице.
Будто съесть меня хочет или же раздеть… Натягиваю одеяло повыше и смотрю на него хмуро, чтобы отвернулся. Он лишь закатывает глаза и уводит детей.
— Я помогу им умыться, а ты пока приводи себя в порядок, — кивает ничего не понимающей мне, а затем поясняет: — Помнишь, ты обещала, что мы съездим к маме?
И смотрит на меня так пристально и с намеком, я аж от стыда чуть ли не краснею. Боже, я ведь действительно забыла об этом.
Наутро в доме деда он рассказывал о своей маме, вкратце, не вдаваясь в подробности, но я поняла, что он очень за нее переживает.
Что ж, напоследок, думаю, с моей стороны это будем меньшее, что я могу сделать. Всё же он действительно отец моих детей, а я храню тайну о смерти его отца.
— Да-да, сейчас, — киваю, дожидаюсь, когда он уведет детей, а потом собираюсь сама.
Проверяю на всякий случай собранные с вечера сумки, прячу в шкаф и выхожу. Дорога до психбольницы занимает полчаса. Всё это время дети галдят, спрашивают о всяких деталях автомобиля и марках у Давида, найдя в нем отдушину и мужчину, которого не мог им продемонстрировать Олег.
— Приехали, — говорит Горский и паркуется у здания.
— А куда? — спрашивает с любопытством Том, пока Гектор с удивлением смотрит через окна на людей в халатах.
— Эм… — заминается Давид, а затем говорит: — Здесь живет моя мама, это ваша… Считайте ее бабушкой.
В этот момент я замираю, но дети слишком маленькие, чтобы провести серьезные логические цепочки.
— Бабушка? — скептически спрашивает уже Гек. — Как Стефания?
Имя моей матери оба ребенка произносят с легким разочарованием и страхом, явно не о такой бабушке они мечтали.
— Нет, совсем не такая, — смеется мужчина, а затем мы все вчетвером выходим.
Я и близнецы присаживаемся на ближайшую скамейку, пока Давид решает вопросы с персоналом. Дети нетерпеливо вертятся, крутя головами из стороны в сторону. И тут мы видим, как он везет в коляске пожилую женщину. Вид у нее отрешенный, слегка усталый и печальный.
— Это бабушка? — шепчет Том Геку, а тот пожимает плечами.
Давид подвозит мать и присаживается перед ней на колени.
— Мам, — она откликается, по крайней мере, смотрит на своего сына чуть внимательней. — Помнишь, я тебе говорил про близнецов? Я бы хотел познакомить их с тобой…
— Я Том, бабушка, — подскакивает со скамейки один из близнецов, второй следует его примеру. — А это Гек.
Давид гладит мать по руке и улыбается, глядя на сыновей. Слегка мнется, но выдыхает, когда дети сами окружают свою бабушку и начинают болтать без умолку. Видно, как им не хватало общения и благодарного внимательного слушателя.
Чувствую легкий укол вины: из-за всех перипетий не могла заниматься собственными детьми и уделить им достаточно внимания.
Наблюдаю за общением детей и бабушки, не зная, стоит ли мне подойти, но решаю не вмешиваться. Мать Давида от внимания внуков немного расцветает, и от этого на душе теплеет.
— Спасибо тебе, — присаживается возле меня Горский и берет в руку мою ладонь, поглаживает большим пальцем.
Дети галдят и что-то рассказывают немного отрешенной женщине, а Давид наклоняется ко мне и шепчет, чтобы никто не услышал:
— Я надеюсь, что внуки ее расшевелят. После смерти отца она не смогла оправиться и почти сразу же впала в такое состояние. Она нестабильна. Иногда у нее бывают тяжелые эмоциональные срывы, я боялся, что она может навредить себе, и привез ее сюда. Это частная клиника, так что я уверен, что она будет в порядке. Сама понимаешь, Милана не стала бы за ней ухаживать и смотреть.
А вот последнее — истина. Сестру не назовешь сердобольной. Только и делает, что интересуется шмотками и удовольствиями.
— Ей здесь хорошо, спокойно, о ней заботятся, — продолжает Давид, но я угадываю в его словах вину.
На меня безумно давит правда, придавливает к земле стотонным грузом. Протягиваю руку и ободряюще говорю:
— Ты хороший сын. Позаботился о ней как мог.
— Теперь всё будет иначе, — говорит он надеждой. — Мы заберем ее домой.
Это «мы» окончательно выбивает меня из колеи, я не могу так просто, как Давид, заглядывать в будущее, когда между нами еще столько препятствий.
— Поздравляю с обретением дочери, — говорю ему холодно отворачиваюсь, вспомнив вчерашний документ, брошенный мне в лицо Миланой. Горло перехватывает спазмом, но я держу лицо. Мужчина хмурится, а затем качает головой.
— Это… — начинает он, а затем тяжело вздыхает. — Я отправил свидетельство на экспертизу своему спецу, Ев. Этот документ — полная липа, хоть и качественная.
А теперь уже я свожу в недоумении брови. Что? Не поняла…
— Это еще раз доказывает, что я был прав, и никакой девочки нет. Сегодня к вечеру я окончательно буду знать результаты расследования спеца, которого я нанял. Я не сидел на месте, Ева, и не пустил всё на самотек.
Сжимаюсь, не в полной мере понимая значение его слов. Он рыл на мою семью? На меня и Олега? Что он выяснил? Вдруг он уже давно знает про то, что мой отец убил его отца? Вдруг он именно поэтому привез меня сюда, чтобы усилить чувство вины и заставить признаться? Он смотрит так проникновенно, как будто ждет от меня ответа, но я ничего не могу ему сказать. Всё слишком зыбко. Я не уверена ни в ком.
Давид испускает тяжелый вздох и смотрит на наши скрещенные руки, а потом осторожно и нежно целует меня в губы.
— Так что на аукционе всё решится.
