засекут. Ему такая популярность сейчас ни к чему.
— Скоро узнаешь… милая, — глянул он в зеркало. Взлохмаченная, испуганная, но сидит тихо. И разозлился, что она какая-то вялая. Бабы, конечно, по-разному реагируют на угрозы. Но Агранскому она лицо вон как разодрала. А тут сидит как на именинах. Только глазищи огромные, жёлтые как у рыси, таращит.
— Герман Михалыч…
— Ишь как заговорила: Герман Михалыч, — перебил Анисьев и сморщился. — Ну что, всё своему писателю выложила, да? И что не жена ты Агранскому, что официанткой у него в ресторане работала, что он тебе денег должен за работу.
— Он деньги мне вернул, — и может ему показалось (некогда ему за рулём гримасы её рассматривать), но она удивилась.
— Что, ножки ему всё же раздвинула? — Герман представил, как скоро она будет извиваться под ним и довольно улыбнулся.
— А это вы договорились? — рассматривала она его пристально.
— Ах ты ж сучка неблагодарная, — аж присвистнул он и машину качнуло. — А ты думала я? Денежки свои получила, значит, и меня тут же сдала. Ну и молодёжь нынче пошла, — искренне возмущался он. — Ничего святого. Так выходит и хорошо, что это не я. А то я бы как дурак свою работу сделал, а она мне вон как отплатила за предобрейшее.
— Я так не думала, — буркнула она и вдруг оживилась. — Герман Михалыч, вы же хороший человек. Давайте вернёмся, девушку подберём. Она-то что вам плохого сделала?
— Анька-то, — хмыкнул Анисьев. — Ты за эту полоумную не переживай, там место людное, подберут без нас. Ты за себя переживай. Как она тебя, дуру наивную, облапошила.
— Меня?! — округлила она глаза.
— А ты думала, что она тебе про Агранского наплела — это всё правда? — усмехнулся он, видя живой интерес на её лице. — Ты неужели и правда поверила, что он маньяк? Что женится на всех подряд, а потом жён бьёт и насилует?
— А это неправда?
— А тебя он бил?
— Нет.
— Так что ж ты глупые вопросы задаёшь? — покачал головой Анисьев. — Анька на такие сказки мастерица. Она сочиняет как дышит.
Он довольно сглотнул. Нет, зря он её, наверно, выкинул. Теперь же не вернётся. А его так заводили её непристойные побасёнки. Особенно как одна баба с друзьями своего сына. Или нет, где мужик падчерицу…
— Но зачем? — перебила Девчонка, а он только к пикантному перешёл. — Мне-то она рассказывала это зачем?
— Ты и правда дура или только прикидываешься? — разозлился Герман. — Она ж за мужем следила. Видела, что у него к тебе интерес. Она ему не указ, он по пьяни женился. Шлюх они вызвали, он писанулся: На шлюхе жениться? Да легко! Друзья его «на слабо» и взяли. И свадьбу там же в сауне сыграли. Он только думал шуточную, отпялил на радостях новобрачную в хвост и в гриву, а их чин по чину расписали с настоящим свидетельством. Да ещё фотки эти «брачные» выложили.
— Какие весёлые у него друзья, оказывается, — покачала она головой. — Не мудрено, что они не общались. Так эту историю она сочинила для меня? Чтобы меня от него отворотило?
— Ну, слава тебе яйца, дошло! — хохотнул Анисьев и потянулся почесать свои кокушки.
«Блядь! А не заразила меня чем-нибудь эта короста? — напрягся Анисьев. Но тут же отмёл эту мысль: — Мыться, просто мыться надо чаще».
И даже размечтался о баньке. Да чтобы парку и веничком, веничком. И представил узкую спину своей пассажирки, исполосованную прутьями. До крови.
Ох, он с ней позабавится. Ох, позабавится. Как же он это любил, когда баба дёргается, верещит, сопротивляется, а он её, дрянь, наотмашь, а потом по заднице, и в задницу до самых яиц.
«Это ж про него была история, про Германа, дура, не про Агранского. Только без всяких побрякушек, которые Анька вписала для правдоподобности».
Это ж он, Герман Анисьев такое любил. Ох как любил! Потому на жену у него больше и не стоял, что другие ласки его заводили. Другие стоны, вовсе не сладострастные. И чтобы сначала на коленках перед ней поползать, как он перед всеми ползает всю жизнь, а потом загнуть и как…
Он так размечтался, что чуть не пропустил нужный поворот. Но взвизгнув тормозами, с прогрёбом, но всё же вписался.
Район был бедненький, криминальный, задрипанный. Но зато квартиры сдавались дёшево. К типовой облезлой пятиэтаке он и подкатил. Остановился, посмотрел назад на беспокойно заёрзавшую Девчонку. И пока выходил, всё же ножичек снова открыл.
— Сейчас спокойненько, без суеты, — накинул он на связанные руки девчонки свою ветровку, прикрывая верёвку и отошёл, позволив ей вылезти самой. — Внимания не привлекаем. Идём ровненько.
Приобнял её и повёл перед собой, но лезвием в бок для профилактики всё же упёрся.
Оглянулся: никого, только «собачья свадьба» бежала по пустому двору, покачивая задранными хвостами. Вырвись сейчас девчонка, дай дёру со страха, и ведь вся эта бездомная свора рванёт за ней. И как знать кто из них страшнее: он со своим тупым туристическим ножичком или эти злые разохоченные псы.
Но она не побежала, только на выщербленной ступеньке оступилась и тихонько вскрикнула, когда лезвие оцарапало бок.
Герман задрал футболку, глянуть на её царапину уже в обшарпанной квартире.
«Ну вот и первая кровь», — криво улыбнулся он. И не удержался, запустил руку ей между ног, обшаривая карманы, а потом уж швырнул девчонку на пол. Как же обожгло руку теплом даже сквозь ткань тоненьких джинсов. Как же сладко от неё пахло. Но это потом, потом, торопиться некуда.
Сумку её, что отобрала Анька, он ещё по дороге засунул под сиденье. Пусть ей хоть обзвонятся, хоть обыщутся — никто её здесь не найдёт.
А она ответит ему за всё. За всё расплатится, стерва, с лихвой.
Такой херни как наручники у него конечно, не было. Но зато были пластмассовые хомуты. Вот такой самоблокирующейся кабельной стяжкой он её к трубе в комнате и пристегнул, с двух сторон от батареи. В совершенно пустой комнате, где когда-то стоял диван, кишащий клопами, но хозяин, перед тем как квартиру сдать, его выкинул и всё обработал.
«Или может соврал? — снова почесался Герман. — Может, в той драной кровати, что стояла в другой комнате тоже были клопы?» Но сейчас проверять ему не хотелось.
Он надкусил, оторвал кусок самого обычного прозрачного скотча и, опять не встретив никакого сопротивления, наклеил девчонке на рот. Нет, если она и дальше будет сидеть как мешок с картошкой, у него ж не встанет. Но ничего, сейчас он намоется, сдерёт с неё штаны, а там расшевелится сама.
Герман выругался,
