обоим всю историю с Анисьевым. Потом про то, какой Агранский, оказывается, со слов его бывшей жены сам был маньяком. Он — про то как женился, доставив немало удовольствия Дриму, который ржал как конь. А сам Дрим поведал про то, как выслеживал меня сегодня Анисьев, а того — опера. А потом он достал из машины мои вещи и, крепко пожав Агранскому руку на прощанье, переложил их в свою.
— Меня, наверно, затаскают теперь по допросам? — волновалась я по дороге.
— Боюсь совсем без дачи показаний не получится. Но я поговорю, как сделать это для тебя безболезненней.
А вчера вечером мне казалось, что весь день меня будет волновать только операция Данилова. А сама только вспомнила про неё, невольно глянула на часы и полезла за телефоном.
— Опять торопишься к своему писателю? — усмехнулся Дрим.
— Дим, но это действительно важно, — набрала я Зину.
— Да я что, я ничего, — поднял он руки. — Понимаю. Твой дорогой Писатель.
Я скорчила ему рожицу и этим ограничилась.
— Всё хорошо, Софьюшка, хорошо, — всё повторяла Зина. И снова на глаза навернулись слёзы, теперь от её родного голоса. — Доктор сказал: всё даже лучше, чем они ожидали-то. Он дома, дома, в больнице оставаться не захотел, — ответила она на мой вопрос. — Вот сейчас борш доварю и пойду повязку сменю. — Она так смешно сказала «борш», что я улыбнулась. — Да прослежу, чтобы не побежал быстрее за свой компутер. Я же поблагодарить тебя забыла, — вдруг вспомнила она. — За таблетки-то.
— Зин, да ты благодарила, — вытерла я слёзы.
— Так то, когда купила. А теперь за то, что ведь помогают они мне. И давление больше не скачет и…
Она по-стариковски жаловалась на здоровье, а я так и ревела, слушая её. Хотя мы давно уже приехали, и стояли у моего подъезда. И Дрим даже вышел, оставив меня разговаривать в салоне.
— Между прочим, это по его милости ты попала в такую передрягу, — поставил Дрим мои вещи посреди комнаты и развернулся так, словно был чем-то недоволен. — Это же агент твоего Данилова.
— Правда? — усмехнулась я. — А знаешь, Данилов не кинулся бы меня спасать, если бы не любвеобильность Агранского. А я вообще не оказалась бы на том банкете, если меня не отправила туда Наталья. Но она не сосватала бы мне ту работу, если бы ты не крутил с ней шашни, а сам стал поглядывать на меня.
— То есть это я выходит во всём виноват? — упёр он руки в бока.
— То есть мы ссоримся, Дим, — улыбнулась я. — Мы. Ссоримся.
— Потому что я ревную, чёрт побери! Потому что люблю тебя, глупая ты женщина, — выдохнул он. — Понимаешь, люблю?
От его взгляда у меня просто остановилось сердце. И не пошло.
Пи-и-и-и-и-и…
Я села на свой несчастный чемодан, словно мы на вокзале. Словно в этой двухкомнатной квартире и не на что было больше сесть. Потому что не было у меня сейчас сердца. Я его потеряла. Мне казалось, оно осталось в «Тенистых аллеях». Но когда вчера я ревела на груди у Данилова, казалось и что его увёз с собой Дрим.
— Даже и не мечтай. Сегодня одну я тебя не оставлю, — и не ждал Дрим от меня ответа, сел, чтобы помочь снять кроссовки. — У-у-у, — просунул палец в дырявую подошву. Обувь я отобрала, но он не сдался. — Ты просто плохо представляешь себе, что такое посттравматический синдром.
— Я хорошо представляю, — не стала вдаваться я в лишние подробности, но вдруг прижалась щекой к его макушке и закрыла глаза. — Спасибо, Дим!
— К твоим услугам, — улыбнулся он.
А потом он купал меня в ванне как маленькую: я отмокала в пене, а он сидя на бортике пускал через бумажную трубочку воздушные пузыри. Дул на мою царапину, обрабатывая её водкой. И лежал со мной рядом в кровати поверх одеяла, пока я не уснула.
В своё оправдание хочу сказать, что уснула я быстро. И спала долго. Очень долго. До самого обеда. А проснулась голодная как волк от волшебного запаха омлета и свежесваренного кофе. И перед носом у меня стояла коробка с новыми кроссовками.
Так в них и пижаме я на кухню и пришла.
Отдохнувшая и какая-то лёгкая, словно выздоровевшая. Без тяжкого груза воспоминаний. Но с радостным чувством свободы. Потому что у меня были деньги на учёбу, даже с запасом, о чём радостно сообщил пополненный счёт. Три недели каникул. Данилов, который снова видел. И… Дрим.
— А в «Тигровой лилии» ты больше не работаешь? — не жуя заглатывала я нежнейший фирменный омлет Дрима.
— Нет, мы сейчас репетируем новую программу, хотим сменить старую месяца через два. Сделать нечто вроде корриды. Видела там у нас быка?
— Угу, — кивнула я с полным ртом. — Думаю, будет круто.
— Придёшь?
— Если пригласишь, — пожала я плечами.
— Это опасно, — хитро улыбнулся он. И я думала, он встал, чтобы добавить себе кофе, но не дав мне доесть, он подхватил меня на руки. И, чёрт побери, я даже не возражала, оказавшись грудью на столе.
И два дня я снова взмывала с ним куда-то в неизведанные мной небеса и падала с них в его сильные руки только для того, чтобы он дал мне недолгую передышку и снова запустил, как бумажного змея, в небо, где тот не может парить сам по себе, только на тонкой нитке в руках чуткого мастера.
Где-то к утру, когда, совершенно потеряв счёт времени, мы снова уснули утомлённые друг другом, но всё ещё не насытившиеся, где-то там во сне, словно стоя на краю яви и сна, кто-то мне сказал: — Не отпускай его. Это же Он.
— Нет, нет, — спорила я с этим голосом. — Ты не понимаешь. Его не удержать. Он как солнечный свет, как вода. Он — мечта. След на песке. Воздушный замок.
— Он — рядом. Он с тобой, — возражал мне собственный голос. — Он — твой.
— Нет, нет, это просто секс. Я люблю не его, — рассердилась я.
И проснулась.
— Дрим, — коснулась я пальцами его плеча, повела по узорам татуировки, но он во сне лишь обнял меня крепче и улыбнулся своими невозможно красивыми губами. — Моя Мечта, — прошептала я. — Слишком красивая, чтобы быть правдой.
— И что он реально тебя ни разу не видел?
Мы стояли на остановке Автобуса № 229. Дрим держал надо мной зонт — пришёл меня проводить. Я приплясывала от волнения.
— Нет. Говорю же тебе, он потерял зрение. А два дня назад ему сделали операцию.
