— Что? — мама прикрывает ладонью рот.
Мы обе молчим. В глазах каждой блестят слёзы. Чувствую, мама знает ответ, но по какой-то причине продолжает мне врать.
— Ирина, что за шум? — так не вовремя на кухню заходит отец. Орлиным взглядом он осматривает владения и по нашим с мамой лицам пытается составить картину происходящего.
— Всё хорошо, милый! Есть новости?
Вот только папа не дурак! Он видит наши слёзы и трясущиеся подбородки. Наверняка слышал обрывки фраз и все понимает. Но как отменный актёр продолжает играть роль:
— Марьяна, какого чёрта ты здесь устроила! Шагом марш в свою комнату и если уж соизволила спуститься, то будь добра, приведи себя в порядок! Смотреть противно!
— Тоже мне новость! — шмыгаю носом. — Лимит нормального общения опять закончился?
— Нана, — лезет с упрёками мама. — Игорь прав! Умойся, причешись, сними этот безобразный балахон с себя, а потом поговорим. Спокойно. Все вместе. За чаем.
— Это без меня, — прогоняет зевоту отец. — Мне нужно срочно уехать.
— Ну конечно! — прикрыв глаза, усмехаюсь. — У тебя всегда есть дела поважнее собственной дочери!
Не дожидаясь очередной лавины оскорблений, несусь к себе. Снова совершенно одна. Снова наедине с пожирающими душу страхами. Какого лешего всё разом свалилось на мои плечи? Булатов, Сава, отец — жизнь словно испытывает меня на прочность, ждёт, когда сломаюсь. Тресну. Упаду. Сдамся. И если честно, я в шаге от этого. Происходящее вокруг — слишком для одной меня. Наверно, папа прав: я проблемная, бедовая, глупая.
Смотрю в окно, бесцельно копаюсь в шкафу с одеждой, пытаюсь отвлечься на новости в социальной сети и даже открываю учебник по физике, лишь бы только перестать думать о словах отца, своей никчёмной жизни и, главное, о Саве. Мысли о нём сводят с ума, а необъяснимое предчувствие надвигающейся беды, лишает последних крох самообладания. Я падаю. Прямо посередине комнаты. На пол. И не скрывая своих чувств, ору. Плевать, что меня услышат. Неважно, что подумают соседи. В своей боли я растворяюсь без остатка.
Не знаю, сколько проходит времени: я не смотрю на часы. Не пытаюсь зарядить севший мобильный: единственный человек, чей голос имеет значение, сейчас всё равно недоступен. Следуя маминому совету, ползу в ванную комнату. Собственное отражение вгоняет в уныние: это не я! Чёрные круги под глазами, распухший нос, вместо волос — мочалка. И эта мерзкая отметина во всю щеку. Что со мной стало? Где та Марьяна, которая ещё недавно горделиво задирала нос и умела звонко смеяться в лицо всем трудностям?
Умываюсь ледяной водой. Не жалея волос, деру их массажной щёткой. Но снять с себя толстовку Ветрова не поднимается рука.
Когда жажда становится невыносимой, а живот скручивает от голода, набираюсь смелости, чтобы спуститься. Надеюсь, что мать уехала в фонд, а отец всё ещё не вернулся. Правда, глубокий аромат арабики, насквозь пропитавший собой квартиру, намекает, что я снова просчиталась.
Маму нахожу в гостиной. Вопреки своим пунктикам касательно чистоты, она сидит на диване с кофейной чашкой в руках. Спина застыла в напряжённой позе. Взгляд устремлён к чёрному экрану телевизора. А градины слёз на её бледных щеках окончательно что-то надламывают внутри меня. Хлёстким ударом крапивы по оголённым нервам приходит осознание собственной жестокости. Это я довела мать до слёз. Она не ошиблась, сказав, что я чёртова эгоистка, в погоне за правдой бегущая по головам.
— Прости меня, — не решаясь приблизиться, стою на последней ступени и намертво цепляюсь за перила. — Я наговорила лишнего.
— Все нормально, Нана, — встрепенувшись, мама наспех смахивает слёзы, чтобы я не заметила. Поздно. — Мы все на нервах. Это нормально. Сделай себе кофе и иди ко мне. Нам надо поговорить.
Она хлопает свободной рукой по дивану и даже улыбается. По-доброму. По-настоящему. И я таю. Как мало надо моему истерзанному сердцу! Мне так не хватало мамы, её внимания и заботы, что радуюсь каждой крохе. Послушной собачонкой бегу на кухню и мысленно умоляю кофемашину работать чуть быстрее. А после, совершенно позабыв про сахар, спешу обратно. К маме. Хрупкая чашка дрожит в руках. Нежная кофейная пенка сливается в причудливые узоры. Но дойти до дивана я так и не успеваю.
Скрежет ключа в замочной скважине сменяется скрипом входной двери и вынуждает меня замереть. Уже в следующее мгновение на пороге появляется отец. А за ним взлохмаченный и измождённый, но такой родной Ветров.
— А вот и мы, — с неподдельной радостью в голосе сообщает папа и по-отечески хлопает Саву по плечу.
Он что-то говорит ещё. Активно жестикулирует, на ходу снимая ботинки. Его опустошающая депрессия бесследно испарилась. Отец снова бодр и свеж. Только всё это уже неважно.
Дурацкая чашка летит из рук, разбиваясь вдребезги о светлый ламинат. Вместе ней к чёрту посылаю свои страхи. Со всех ног бегу к Ветрову. Потеряв всякий стыд, запрыгиваю в его объятия и несвязно шепчу, как скучала, как ждала его, как люблю…
— Привет, обезьянка, — влажным дыханием щекочет ухо Сава, крепко подхватывая меня за ягодицы.
Между нами не остаётся ни миллиметра свободного пространства. Вокруг нас — ни души. Наш мир одномоментно сужается до размеров тесной прихожей. Есть только мы.
Голоса родителей растворяются в гулком биении наших с Ветровым сердец, а мои губы безошибочно находят обветренные Савы. Прямо под носом ошеломленного отца мы на мгновение забываемся: слишком долгой и мучительной оказалась разлука.
Трепетное тепло обволакивает измученное сердце, являя собой любовь. Ни о чём не жалею, ничего не боюсь. В крепких руках Ветрова таю, как кусочек сахара в кипятке. Теперь знаю: всё не зря! Этот долгожданный момент стоил многочасового общения со следователем и недовольства отца. Всё отпускаю: обиды, подозрения, вопросы. Я счастлива. Я люблю.
— Кхе, кхе, — нарочито громко напоминает о себе папа. Мне даже не нужно на него смотреть, чтобы понять: он в бешенстве.
— Нана! Господи! Стыд-то какой! — верещит мать и судя по её голосу, который становится всё громче, подбегает ближе. — Что всё это значит? Сава! Игорь!
— Нана, — нехотя оторвавшись от моих губ, шепчет на ухо Ветров. Сбивчиво. Тихо. Только для меня.
— Нана, — повторяет, с трудом совладав с реальностью. — Ещё немного и твои родители вернут меня за решётку.
— Глупости, — губами тянусь за новой порцией счастья. — Я люблю тебя, Ветров. Слышишь?
— Гори оно всё синим пламенем, — срывается Сава и начинает кружить меня по коридору, сильнее прижимая к своей груди.
От него пахнет потом и чужой грязью. Волосы засаленные. Одежда мятая. А отросшая щетина бесцеремонно царапает нежную кожу моих щёк. Кто бы мне сказал, что однажды именно это сделает меня счастливой, рассмеялась в лицо. Зато сейчас выпустить Саву из жадных объятий просто не могу. Это сильнее меня. Я скучала. Неистово. Невозможно. До боли скручивающей в три погибели. До ледяной дрожи, сводящей в судорогах тело. Я так боялась потерять Саву, что до сих пор не могу поверить: Ветров вернулся.
— Савелий! — гремит отец, сотрясая стены. — Поставь Марьяну на ноги немедленно! Не вынуждай меня пожалеть о твоём освобождении.
— Что я говорил? — усмехается Ветров и опускает меня на пол. — Ещё успеем наверстать упущенное, обезьянка!
Сава игриво подмигивает, а я, не сдерживая улыбки, киваю. Больше нас ничто и никогда не разлучит.
— Боже, что за вонь? — морщится мама, аккуратно прикрываясь ладонью. — Савелий, немедленно ступай в душ!
— Ладно, — воодушевлённо соглашается Сава и щёлкает меня по носу. — Ирина, права! Я похож на бомжа. Я скоро, не волнуйся!
Ветров срывается с места и, постоянно оглядываясь в мою сторону, спешит к лестнице.
— Главное, что тебя отпустили! — заворожённо шепчу, зубами терзая зацелованные губы, а потом оборачиваюсь к отцу, напрочь позабыв про его недавнее рычание. — У нас всё получилось, правда? А ты сомневался!
— О чём ты, Нана? — на мгновение замерев, непонимающе смотрит мне в глаза Ветров.
