— Булатов забрал заявление. Мы победили! — ликую от переизбытка радости, еле сдерживая себя, чтобы не захлопать в ладоши, как в детстве.
— Правда? — Сава переводит недоумённый взгляд на отца. Интересно, почему папа ему не сказал?
— Нет! Нет! — взмахивает руками старик и на глазах сникает. Отцовский взгляд вмиг перестаёт искриться, и даже моё неприличное поведение отступает на задний план. — Марьяна слишком торопит события. Статья в газете ещё даже не вышла!
— Какая статья? — наступает очередь Ветрова хмуриться. — О чём вы говорите?
— Тогда как тебе удалось, папа? — не обращая внимания на вопросы парня, нападаю на отца. — Почему Сава дома?
— Это временно, — смахнув проступившие на лбу капельки пота, беспомощно пожимает плечами. — Адвокат постарался. На время следствия Савелий будет находиться дома под подпиской о невыезде. Но я не теряю надежды, что до суда всё же не дойдёт.
— Мне объясните! — требует Ветров, растерянно хлопая глазами. Голос сухой. Встревоженный. Получить свободу и тут же её лишиться — такая перспектива сведёт с ума любого.
— Я вчера утром сдала анализы, — подбегаю к Саве, — чтобы понять, чем накачал меня Булатов.
Вижу, как в напряжении заострились скулы на любимом лице, и чтобы хоть как-то разрядить обстановку, переплетаю наши с Савой ладони. — А ещё все-все рассказала журналистам, — чувствую, как ступаю по тонкому льду, как рука Ветрова в моей мгновенно каменеет, а ноздри широко и шумно начинают раздуваться. Какого чёрта, отец умолчал? На что надеялся?
— Зачем, Нана? — глухо произносит парень, выискивая весомую причину в моих глазах.
— Мы уверены, что Булатов-старший спустит дело на тормозах, когда узнает, как развлекается его сынок.
— Бред! — взрывается Ветров и, расцепив наши ладони, нагоняет отца. — Не надо никаких журналистов! Шума не надо! Отмените все! Пожалуйста! Не втягивайте Нану в это дерьмо!
— Поздно, Савелий! Да и не в интересах Булатова раздувать трагедию. Вот увидишь, парень, и недели не пройдёт, как его ублюдок заберёт заявление.
— Вы разве не понимаете, — Сава бесцеремонно хватает отца за рукав. — На кону репутация вашей дочери. Нану же сожрут!
— Иногда приходится чем-то жертвовать, Савелий, — едва справляется с собой старик, недовольным взглядом елозя по напряжённой ладони Ветра, продолжающей рьяно сжимать дорогую ткань делового костюма. — Репутация Наны против твоей свободы. Согласись, парень, неравные понятия. Первое отмоем, а вот начинать жизнь с колонии — заведомо её загубить.
Ветров насупясь мотает головой, а я, сжав губы, сглатываю очередной плевок в душу. Для меня само́й нет ничего важнее свободы Савы, но слова отца в очередной раз задевают за живое.
— Хватит болтать! — подаёт голос мама. — Предлагаю решать проблемы по мере их наступления. А сейчас, мальчики, вам обоим не помешает горячий душ и вкусный ужин.
— Да, — угрюмо соглашается Ветров и, утопая в своих мыслях, возвращается к лестнице. Проносится мимо, даже не взглянув на меня.
— Нана, хватит! — зовёт мать. Она, разумеется, видит, как жадно я смотрю на удаляющуюся фигуру парня и вот-вот разревусь. — Помоги лучше накрыть на стол, дочь!
Мы приступаем к ужину спустя полчаса в абсолютной тишине, лишь изредка нарушаемой лязганьем вилок по австрийскому фарфору. Я не ем. Не могу. Смотрю на Саву, на отца, на мать. Мы в тупике. Каждый в своём. Ветрова грызёт сама мысль, что не он стоит на моей защите, а я на его. Отец продолжает думать сосредоточенно о чём-то своём, не отводя взгляда от бокала с вином. Мать нервно нанизывает на вилку тушёные овощи и под густыми ресницами прячет слёзы. Я же продолжаю терзать рукава чёрной толстовки.
— Савелий, — вздрагиваю от громкого отцовского баса. — Пока всё не утрясётся, переходишь на домашнее обучение. Понял?
— Да, — не поднимая головы, бурчит Ветров.
— А я? — затаив дыхание, смотрю на отца. Без Савы я в школу не вернусь.
— А с тобой что не так, Марьяна? — подперев кулаком подбородок, устало цедит папа. — Краснота спала, как и обещал врач. Завтра можешь вернуться к занятиям.
— И к тренировкам! — вставляет свои пять копеек мама. — Мне надоело врать и придумывать оправдания твоим прогулам. Или ты добиваешься, чтобы тебя отчислили?
Ещё немного и оторву чёртовы рукава — так сильно дёргаю мягкую, давно растянутую ткань. Хочу возразить, попросить отсрочку, но не могу вымолвить ни слова. Да и какой смысл что-то объяснять, когда никого не волнует моё состояние. Кроме Савы.
— Игорь Александрович, — не знаю, как у Ветрова получается держать себя в руках, когда жизнь откровенно над ним издевается. — Простите, что лезу не в своё дело, но отпускать Нану одну в школу сейчас просто опасно.
— Савелий, не говори ерунды! — вспыхивает мать. — Ваш лицей — оплот безопасности!
— А одноклассники — агнцы божие, — иронизирует Ветров и, отложив в сторону вилку, обращается к отцу: — Попытка изнасилования, помноженная на бездушные слухи и сдобренная журналистскими выдумками, — вам вообще нет никакого дела до дочери?
— Савелий! — возмущённо пищит мать. — Как ты смеешь?
Правда, Ветров делает вид, что не слышит, продолжая добиваться реакции отца.
— Может, ты и прав, — расправляет тот плечи и открыто смотрит в ответ. — Неделя-две ничего не изменят, а спокойнее будет всем.
Не успеваю вздохнуть с облегчением, как папа продолжает:
— Только давайте, дети, договоримся на берегу, — чувствуется неловкость в его голосе. — Больше никаких совместных ночёвок. Надеюсь, Савелий, ты понял намёк?
— Папа, — краснею, как помидор.
— Не переживайте, Игорь Александрович, — уверенно, без тени смущения парирует Ветров. — Пока я рядом, с головы Наны не упадёт ни один волос. Даю слово. Обидеть её — последнее, чего хочу. Да и в моих чувствах не сомневайтесь.
— Ну-ну, — хмыкает отец и залпом выпивает содержимое бокала. — Можно подумать, я не был молодым и горячим. Ладно, — встаёт из-за стола, — у меня ещё много дел.
Как по команде и мама вскакивает следом, суетливо начиная убирать грязную посуду.
— Ни один волос, значит? — ёрзаю на стуле, не сводя глаз с Савы.
— Ни один, — на полном серьёзе подтверждает Ветров.
— Пока ты рядом?
— Я всегда буду рядом, Нана, не сомневайся, — качает головой, нежно-влюблённым взглядом окончательно сводя меня с ума.
— Мне тоже даёшь слово? — насмешливо уточняю, заведомо зная ответ.
— Да, Нана, даю, — твёрдо стоит на своём Ветров. Поспешно киваю, ощущая, как уши от смущения начинают гореть огнём, тогда как Сава спокойно подкидывает дров: — В этом мире у меня нет ничего важнее тебя, Нана. Никогда не забывай об этом.
И снова киваю. А потом, повинуясь зову сердца, с жёсткого стула пересаживаюсь на колени к Ветрову и вынуждаю его позабыть про ужин.
Всю следующую неделю мы проводим в четырёх стенах и как сиамские близнецы не отходим друг от друга ни на шаг, расставаясь лишь на ночь, да и ту безжалостно сокращаем до пары часов. Вместе делаем уроки и, укутавшись в старый плед, на балконе считаем звёзды. Таскаем с кухни крекер и до темноты смотрим старые комедии в гостиной. Утопаем в нежности и никак не насытимся друг другом. Наши мобильные давно сели, а зарядки к ним закинуты в дальний угол: в наш уютный мир мы не спешим приглашать посторонних. Каждый вечер с потаённой надеждой встречаем с работы отца и по одному его взгляду понимаем: всё без изменений. Булатова не страшит моё заявление, а голос прессы никак не может пробиться сквозь стену тотальной коррупции и равнодушия. Втайне от Савы даю ещё несколько интервью и по просьбе отца звоню Симонову и Осину. Парни располагают правдой, но давление на них со стороны Булатова куда сильнее моих слёз. Ветров не знает, даже не догадывается, какое безумие творится за стенами квартиры, а я не спешу ему сообщать. Да и зачем?
Неделя нашего заключения плавно перетекает в две, а после и в три. Огненно-рыжий пейзаж за окном давно сменился ноябрьской моросью и безысходной серостью, а желание вернуться к обычной жизни своей иллюзорностью всё чаще вгоняет в уныние. И как бы мы с Савой ни поддерживали друг друга, день «Х» становится всё ближе. Отец всё чаще не спит ночами, запираясь в своём кабинете, а я, вместо сна утыкаясь носом в подушку, беззвучно вою и молю Всевышнего о свободе для Ветра. Если бы я только знала, что мои молитвы слишком быстро и слишком буквально будут услышаны.
