О том, что с Савы сняты все обвинения, мы узнаем поздним воскресным вечером. Мне никогда не забыть радость на отцовском лице и скупые слёзы в уголках его впалых глаз, когда он с диким возгласом выскочил из своего кабинета, сжимая в руке смартфон.
«Получилось! Сава, получилось!» — повторял он, как заведённый, а мы до само́й ночи не могли поверить в чудо. Булатов-старший забрал заявление прямо накануне суда. Мы не вдавались в подробности, почему он передумал, главное же — результат?
Смех, слёзы, тесные объятия и бесконечные слова благодарности — ту ночь мы по праву назвали вторым днём рождения Ветрова. А наутро мы с Савой отправились в лицей.
— Вы уверены? — спрашивает мама за завтраком. — Быть может, не сто́ит спешить? День-два ещё проведёте дома?
— Нет, — невнятно отказываюсь, запихивая в рот омлет. Да и вопрос решённый! Нам с Ветровым настолько надоело сидеть взаперти, что ноги сами несут нас на учёбу. — Да я уже и Синичку обрадовала, что мы приедем.
— А где Игорь Александрович? Почему он не завтракает с нами? — Сава не меньше моего спешит покончить с едой.
— Дайте ему отдохнуть. Эти недели дались ему непросто.
Можно подумать, кому-то было легко. Но я молчу. В нашем доме только-только поселилось хрупкое счастье. Ни к чему его прогонять.
— Сегодня ты на развозке?
— Да, — кивает мама и, шумно выдохнув, начинает поторапливать нас со сборами. — У меня важное совещание утром, не подведите!
По привычке взявшись за руки, мы с Савой бежим наверх за рюкзаками, а после накидываем куртки и спешим к лифту. На лице Ветрова улыбка, в глазах — уверенность, что всё будет хорошо. Немного завидую, прогоняя дурацкое предчувствие провала.
— Эй, — Сава треплет меня по затылку и, пока лифт медленно едет вниз, притягивает к своей груди. Размеренный ритм любимого сердца моментально прогоняет страхи, а низкий голос пробирается под кожу: — Ничего и никого не бойся, Нана. Я буду рядом. Пусть только кто-нибудь попробует хоть слово сказать в твой адрес.
И я верю. Я всегда верю Ветрову. И буду верить. Он не подведёт, правда?
— Сава, — и всё же волнение не отступает. — Пообещай, что в этот раз все останутся целыми и невредимыми.
— Ну, не знаю, — тянет Ветров, явно издеваясь надо мной.
— Сава! — смотрю на него снизу вверх и мысленно умоляю не делать глупостей.
— Ладно-ладно, — сдаётся Ветров и оставляет мимолётный поцелуй на моих губах. — Обещаю! Обойдёмся без кулаков.
Лифт останавливается. Мама вылетает первой. Она никак не может смириться с тем, что я влюблена. Ещё больше её раздражает моё нежелание прятать свои чувства под маской напускного приличия. Я не вижу ничего постыдного в любви, но маму не переубедить.
Спешим за цокотом её каблучков к чёрному кроссоверу и без промедлений садимся на заднее сидение. Мама заводит двигатель, но тут же вспоминает о самом, по её мнению, важном:
— Нана, я говорила с Юлией Петровной. Она согласилась дать тебе последний шанс. Сегодня после уроков обязательно её набери и на лёд. Уяснила?
— Ага, — щекой прислоняюсь к мощному плечу Ветрова, про себя проклиная спортшколу и дурацкое фигурное катание. А потом вскрикиваю: — Вот чёрт! Я забыла мобильный с зарядки забрать!
— Дырявая твоя голова, — причитает мать и, не успев выехать с парковки, резко тормозит. — Одна нога здесь, другая там! Ну, чего сидишь!
Сжимаю ладонь Ветрова, безумно не желая от него уходить. Но мама права: остаться без связи в первый учебный день — гиблое дело. Чмокаю Саву в щеку, обещая вернуться через пару минут, и бегу к дому.
Домофон. Лифт. Поворот ключа. Чтобы не разбудить папу, входную дверь оставляю приоткрытой, а сама, забыв скинуть обувь, несусь к лестнице. Но подняться мешает удушающий запах табака и рваный кашель отца. Выбравшись из своей комнаты, папа неподвижно стоит у окна на кухне.
— Не обнадёживайся на его счёт, дочка, — произносит холодно, не удосужившись на меня взглянуть. Отец снова весь помятый, словно не спал всю ночь. Воротник рубашки расстёгнут, галстук висит на честном слове. Зажав между пальцами тлеющую сигарету, он отрешённо смотрит в окно.
— Я тебя не понимаю, папа.
Позабыв, что забежала всего на минуту, подхожу ближе. Знаю, что между нами с отцом дикая пропасть. Коктейль из обид, недосказанностей и претензий. Но прямо сейчас мне становится нестерпимо жаль старика. Как ни крути, это именно он вытащил Саву из ямы. Ценой бессонных ночей и срывов, постоянных звонков и встреч. Будет нелишним снова сказать спасибо.
Повиснув на родном плече, слежу за направлением отцовского взгляда. Там, во дворе, навалившись на край багажника, Сава скрестил на груди руки и, запрокинув голову к небесам, покорно ждёт, когда я к нему спущусь.
— Что с ним не так, папа? — предчувствуя неладное, чуть громче повторяю свой вопрос и сильнее впиваюсь пальцами в крепкие плечи отца.
— Всё так, Марьяна, — сигаретный дым едкими кольцами подбирается к носу, настойчиво отравляя сознание и будто случайно напоминая о той злосчастной ночи, когда всё так же было в проклятом дыму. — Просто не хочу, чтобы ты страдала.
— Папа, посмотри на меня! — дёргаю отца за руку и широко улыбаюсь. — Я счастлива! С ним счастлива!
— Это меня и пугает! — резко развернувшись, он виновато смотрит на меня. — Сава тебя бросит, дочка, вот увидишь.
— Неправда! — сиплю, задыхаясь то ли от дыма, то ли от возмущения. Зачем отец со мной так? За что? — Сава меня любит!
— Тебя любит, а меня никогда не простит! — сгорбившись папа тушит окурок прямо о столешницу, и из початой пачки достаёт очередную сигарету. Щёлкает зажигалкой и с нескрываемой горечью в голосе добавляет: — Рано или поздно, Марьяна, ненависть этого парня ко мне сожжёт на своём пути всё! Я просто хочу тебя уберечь.
— Мне осточертели ваши с мамой загадки! — нервно заправляю за уши распущенные волосы. — То ты любишь Ветрова, как родного, души в нём не чаешь, меня готов растоптать ради него, то пытаешься сделать из Савы монстра!
— Марьяна, — качает головой отец, явно сожалея, что завёл этот разговор. Широкой ладонью трёт лоб и, впустую уставившись в стену, соображает, как завершить беседу. — Никакой Сава не монстр. Это, скорее, я чудовище.
«Знаю». Но снова молчу: другого отца у меня нет. Вместо этого вдохновенно описываю Ветрова:
— Сава самый лучший! Смелый! Добрый! Заботливый! С ним я живу! Я даже не думала, что можно быть настолько счастливой!
Отец беззвучно открывает рот, а у меня щиплет в глазах от проклятого дыма. Пытаюсь его от себя отогнать. Размахиваю руками. Но случайно задеваю поднос с кофейными чашками. Те падают, с грохотом разбиваясь вдребезги. Правда, отцу всё равно.
— Я виноват перед Савелием. И поверь, мне никогда не искупить своей вины.
Всё вокруг утопает в клубах сигаретного дыма. Осколки чашек хрустят под тяжёлыми ботинками. А неугомонное сердце барабанит в такт неровному дыханию. Я ничего не слышу и не замечаю вокруг: есть только отец и его долгожданная правда, которую он вот-вот озвучит.
— Ты коришь себя за то, что не забрал Саву сразу? — помогаю ему признаться, в томительном ожидании переступая с ноги на ногу. — Думаешь, Ветров не простит тебе, что провёл столько лет в детском доме?
— Нет, — смеётся папа. Нервно. Пугающе. Как шизофреник из фильма ужасов. И лихорадочно выпускает на свободу новую порцию дыма. — За то, что своими руками сделал из него сироту.
— Что? — по битым стёклам невольно пячусь. Путанице в моей голове нет ни конца, ни края.
— Это я виноват в смерти его родителей, — своим признанием, как бейсбольной битой, отец бьёт наотмашь, моментально лишая почвы под ногами. — Я, Марьяна!
— Бред! — качаю головой, не желая верить. Всё что угодно, только не это! Но долбанный дым, как свидетель отцовских грехов, не оставляет сомнений: отец не лжёт.
— В ту ночь в салоне твоего автомобиля пахло гарью.
Меня трясёт и начинает тошнить. Каким бы мерзавцем ни был мой отец, он не убийца. Нет!
