Бездумно, не чувствуя ног, я открыла дверь часовни и вошла. Первую минуту я ничего не могла рассмотреть после непроглядной темноты – здесь повсюду горели свечи, потом я увидела посредине гроб – он стоял будто на возвышении. Я приблизилась, и чуть было не упала на крашеный деревянный пол. В гробу лежала бабушка в той самой белой шелковой, отделанной ручным кружевом декольтированной сорочке, которую я купила, когда впервые увидела Алексея Кронского в коридоре редакции и подарила в прошлом году старушке на день рождения. Ноги ее были прикрыты коричневым болоньевым пальто. Руки смиренно и покойно сложены на груди, а в волосах торчали искусственные пластмассовые цветы. В этот момент почему-то пришла одна-единственная глупая мысль: «Панночка померла!»
Я опустилась рядом с гробом и тихо заплакала, приговаривая: «Ох, бабуля, моя бедненькая! И зачем ты только из дома сбежала? Жила бы себе и жила еще сто лет! Мужики эти тебя доконали-и-и!» Рыдания мои перешли в стенания – я уже никак не могла остановиться, заметив только, что в часовне стало намного темнее – ворвавшийся в открытую дверь холодный ноябрьский ветер погасил половину свечей.
По моим щекам текли слезы, носового платка, как назло, не было... И тут меня изнутри начала пожирать совесть. Она вторым голосом, в унисон моим рыданиям, только в душе укоряла за то, что я была недостаточно внимательна к старушке – редко к ней ездила, редко звонила, что нужно было плюнуть на Зожоров и каждый день навещать ее с тортиком и цветами – именно этого так недоставало ей, именно об этом она просила в письме мэра Москвы! Слезы душили меня. Как вдруг...
Бабушка приподняла голову и села в гробу, протирая глаза:
– Кто тут? Васька или Панкратка?
Теперь мне казалось, что я потеряла дар речи на всю оставшуюся жизнь:
– Э-э... М-м-м... – только и смогла «сказать».
– Кто тут?! – голос Мисс Бесконечности звучал требовательно и властно.
– Я-я. Тут, – наконец вымолвила я.
– Кто – я? – От «панночки» сильно разило бражкой.
– Маня. Внучка твоя. – Тут старуха посмотрела на меня испуганным взглядом, оттолкнулась руками от пола, и гроб покатился вон из часовни. Я только успела прочитать рекламную надпись сбоку: «Похоронит вас „Гипнос“, если даже дышит нос!» и кинулась догонять аферистку.
Гроб катился, подпрыгивая по холму с невероятной скоростью, и это понятно: Панкрат Захарович приделал к нему колеса от детской коляски, а позади него, словно змея, извивалась по земле веревка. Данная конструкция напомнила мне санки Нонны Федоровны с привязанными к полозьям колесиками от дорожной сумки, в которых та возит силос на Кривую улицу своей подружке Козлятнице за литр молока.
Погоня за модернизированным гробом закончилась тем, что до слуха моего донеслось, как что-то тяжелое упало в воду. Я прибавила скорость – в боках кололо с непривычки...
Бабушка раскачивалась в гробу на волнах узенькой речушки, словно в лодке, окутанная туманом, и кричала во весь свой разработанный в течение сорока трех лет преподавания в интернате для умственно отсталых детей голос:
– Спасите! Помогите! Тону!
– Не ори! – мой голос потерялся в тумане.
Я по колено залезла в воду, пытаясь найти веревку, но бабушка все дальше и дальше отплывала от берега. В самый критический момент, когда казалось, что уж на спасение отличника народного просвещения можно было махнуть рукой и вызвать кого-нибудь покомпетентнее, чем я, мне удалось ухватиться за веревку. Я тащила «лодку» с Мисс Бесконечностью, что было сил, и мне все казалось, что эта неизвестная речушка и есть священная река – Стикс, а суровый Харон тянет бабушкин челн в мрачное царство Аида, я же, напротив, – к берегу деревни Хрячкино. «Интересно, кто победит?» – подумалось мне. Я рванула веревку, и купленный на распродаже Гузкой-скупердяйкой гроб развалился на тоненькие доски. Мисс Бесконечность выпрыгнула из «Стикса» практически сухая и проворчала:
– Просила я вас с матерью мне нормальный гроб купить – голубенький, с рюшечками! А это что?! Опилки какие-то, а не гроб!
– Хулиганка старая! Ты же могла утонуть!
– Говно не тонет, – хмуро сказала она и поджала губы.
– Да вытащи ты из волос эти позорные цветы! Тоже мне, Офелия!
– Это из веночка! Не трогай!
Спустя двадцать минут мы с Мисс Бесконечностью вошли в дом № 37. С меня ручьем стекала вода. Искусственный осеменитель с соперником сидели за столом точно так же, как я их оставила, – новой была лишь бутыль с мутной бражкой.
– Где была на-? – сурово спросил зоотехник.
– Сейчас, отчитываться буду! – прикрикнула бабушка и нежным голосом сказала своему новому поклоннику: – Пойдем, Васенька, я теперь с тобой жить буду.
– Никуда ты не пойдешь! Переодевайся, и поедем к твоему Жорику!
– Маша! Что случилось? – Влас смотрел на меня круглыми глазами.
– Бабушка решила совершить последний заплыв сезона, – ответила я, загородив ее ширмой, – Власик, не принесешь ей из машины какие-нибудь штаны с носками?
– Никуда я не поеду! Я буду у Васьки жить! – возмущалась отличница народного просвещения.
– Снимай чулки! – приказала я.
– Машенька, – смиренно проговорила Мисс Бесконечность, – а где мое пальтишко?
– Уплыло твое пальтишко! – я еще злилась на нее.
– Маша! Обязательно выпей сто грамм самогонки, а то заболеешь! – приказала она, высунув голову из-за ширмы. – И мне налей!
– Больше ничего не хочешь? От тебя и так перегаром разит! Одевайся! – я протянула ей рейтузы с носками.
– Вся машина изуродована, нужно будет красить, – посетовал Влас.
Джульетта вышла из-за ширмы.
– До свидания, мальчики, – сказала она и направилась к двери.
– Верунчик, ты куда? – в один голос воскликнули ее поклонники.
– На кудыкины горы – рвать помидоры! Нужны вы мне сто лет, с вами тут судьбу свою губить! – высказалась Мисс Бесконечность и, кокетливо подернув плечами, вышла на улицу. Я попрощалась с Панкратом Захаровичем и Василием и побежала в машину отогреваться.
– Рассказывай, как тебе удалось сбежать! – потребовала я.
Верунчик обиделся, что ее лишили сразу двух кавалеров (то, что она сказала им напоследок, вероятнее всего, было криком души – уезжать она никуда не собиралась) и молчала, надув щеки как хомяк.
Однако спустя час она не выдержала и рассказала, как все было.
Оказалось, неделю назад Панкрат Захарович прибыл в Москву под предлогом страшного недуга, сказав дочери, что ему нужно немедленно показать свой организм столичным врачам (он, по словам бабушки, так и выразился – «показать свой организм»). Оглобля в тот же день побежала в районную поликлинику и договорилась в регистратуре за энную сумму обследовать старика, в то время как старик в ее отсутствие отчаянно колотил лыжной палкой по батарее – то был условный знак между влюбленными.
