Оказалось, неделю назад Панкрат Захарович прибыл в Москву под предлогом страшного недуга, сказав дочери, что ему нужно немедленно показать свой организм столичным врачам (он, по словам бабушки, так и выразился – «показать свой организм»). Оглобля в тот же день побежала в районную поликлинику и договорилась в регистратуре за энную сумму обследовать старика, в то время как старик в ее отсутствие отчаянно колотил лыжной палкой по батарее – то был условный знак между влюбленными.
Ровно в полночь, когда Зожоры крепко спали, Мисс Бесконечность беспрепятственно открыла входную дверь, за которой ее уже поджидал искусственный осеменитель. Они вдвоем каким-то непостижимым образом, к тому же беззвучно, умудрились вытащить из квартиры гроб, погрузить его в лифт, поймать машину, уговорить водителя отвезти их в Хрячкино, потратив на сие удовольствие всю бабушкину пенсию. Гроб закинули на багажник, прочно привязали... Вот, собственно, и вся история побега, самым забавным в которой мне кажутся только две детали: выражения лиц Зожоров поутру и то, как неслась машина из Москвы в Хрячкино с привязанным сверху гробом с рекламной надписью сбоку.
В десять утра в целости и невредимости я доставила блудную мать домой.
– Где была?! – взревел ее первенец.
– Сыночек, – пролепетала бабушка и ответила вопросом на вопрос: – Как ты себя чувствуешь, Жорочка? Животик не болит? А как твои зубки?
«Начинается!» – подумала я и хотела было побыстрее улизнуть, но Мисс Бесконечность, схватив меня за рукав, втащила к себе в комнату.
– Маша, подожди! – крикнула она и полезла в шкаф.
– Что?
– Возьми завещание и сегодня же заверь его у нотариуса! – Старушка протянула мне двойной лист в клеточку, вырванный из ученической тетради. – Теперь все. Мне отдохнуть надо! Оставьте меня! – проговорила она тоном капризной, но справедливой королевы.
Я наконец села в машину, и мы с Власом отъехали от многоэтажки на окраине Москвы.
– Что это у тебя? – поинтересовался он, указывая на тетрадный лист в клеточку.
– Бабушкино завещание, – ответила я и решила немедленно с ним ознакомиться:
«Завещание Веры Петровны Сорокиной, заслуженного учителя страны, отличника народного просвещения, тыловика, образцовой матери двоих неблагодарных детей, которые не дают ей построить в зрелом возрасте свою личную жизнь, доброй бабушки непутевой внучки-кляузницы, мало битой в свое время, и просто хорошего, отзывчивого, чуткого, душевного и кроткого человека. Человека с большой буквы „С“!» – Лихо начала Мисс Бесконечность, которая мало била меня в свое время; затем вдруг с высокого «штиля» (можно сказать, одического в честь самой себя), резко перешла к бытовому:
«1. Золотые зубы, которые мне выдрали в 1970 году и которые в 1971 году я отдала сыну Жорику, он может оставить при себе.
2. Постельное бельишко, что Полина (дочь моя) подарила мне на 85-летие, пусть забирает обратно. Там, правда, пододеяльник порвался и простынь я немного поизгадила, но ничего – простирнет и заштопает.
3. Маньке, внучке моей, платье с кружевами шелковыми не отдам (в нем меня похороните), а вместо этого отписываю ей вазу из цветного стекла, что Люська (племянница моя) привезла из Польши. Да прежде чем цветы в нее ставить, пускай трещину сбоку заклеит.
4. Зойке, Жорочкиной бабе, отдаю все свое остальное имущество – стол, на котором ем, и все вещи из моего гандероба.
5. Разыщите Раечку из больницы. Помните, которая работает в Думе и с которой я вместе лежала в больнице? Она такой замечательный и отзывчивый человек! Отдайте ей мой гандероб. Пусть будет ей подарок от меня на память.
А вообще, идите вы, как Панкратка мой скажет – на-! Хуже горькой редьки вы мне все надоели – сами тут грызитесь за мое накопленное имущество! Только шкаф Раечке отдайте, ироды!
Человек с большой буквы «С»».
– Очень содержательно, – изрекла я, складывая лист пополам.
– Может, заедем домой, – предложил Влас – он даже спрашивать не стал, что Мисс Бесконечность решила оставить мне после своей кончины.
– Я бы с удовольствием, но боюсь Адочку надолго оставлять одну. – Я почти не сомневалась – несколько часов промедления с моей стороны будут стоить визита ненавистного Шурика.
– Тоже верно. Ада – несколько странная девушка, – заметил он.
Оставалась последняя неделя Адочкиного и Афродитиного пребывания в Буреломах. Весь четверг она порхала по дому, примеряя наряды:
– Ах, сестрица! Сестрица! Сестрица! Он пригласил меня к себе домой! Домой! Мы целый день будем одни! Наедине! Наедине! А может, я останусь у него ночевать! Да! Ночевать! И мне нечего стыдиться! Я свободная женщина! Совершенно свободная! Что мне надеть? Что?
Лишь к вечеру кузина остановилась на лиловом полушубке из непонятного меха, вязаном колпаке, который почему-то не держался у нее на голове, а съезжал набекрень, и тряпке цвета арабской сирени вместо юбки.
– Все остальные костюмы Шурик уже видел! Видел! Поеду в этом! Сестрица, я оставлю завтра Афродиту – она очень ревнует меня к Шурику и все время кусает его за пятки! За пятки кусает! Хорошо?
– Да, конечно. Только не буди меня утром – у меня хроническое недосыпание, – попросила я кузину – сейчас она была готова на все.
На следующий день я проснулась в полдень, за окном лил дождь. Адочка уехала, но через час явилась с лиловой шеей и руками – ее полушубок окончательно отмылся и приобрел какой-то грязный серый цвет. Она ревела белугой, проклиная Шурика, своего бывшего мужа и всех мужиков вообще.
– Что произошло? Он тебя обидел? Запер в холодном сарае? Хотел утопить? – допытывалась я, но добиться от кузины объяснения было невозможно – она заливалась слезами. Афродита сидела у ее ног и тоже скулила.
– Он оказался подонком! Бесчестным несправедливым обманщиком! Он пригласил меня в гости и не захотел делить шоколадку! Он спрятал ее под подушкой, а я нашла-а-а-у! – и она снова завыла.
Я решительно вскочила с кровати, кинулась на кухню, открыла шкаф и принесла сестре весь шоколад, который привез мне из Швейцарии Влас и который остался после нашествия Кузи.
– Вот. Ешь. Это все твое. Не стоит так убиваться по пустякам.
– Да я вообще сладкого не ем, а от шоколада меня тошнит! Тошнит! Ведь дело не в шоколаде, а в том, что он не захотел со мной делиться! Что он спрятал от меня какую-то занюханную плитку шоколада! А если он способен утаить такой пустяк, то и что-нибудь важное может утаить, если мы с ним поженимся... – задумчиво проговорила она, и снова собралась было заплакать.
– Он недостоин тебя! – отрезала я. – Забудь о нем! Вот, возьми, повяжи, успокой нервы, – и я подсунула ей недовязанный ромб бешеного цвета электрик. Адочка послушно вязала до позднего вечера, а потом легла спать.
