– Откуда берется эта дрянь?
– Ах, дорогой мой Константин Сергеевич, если б я знал! – вздохнул Сабуров и сдавил своей тяжелой волосатой рукой плечо Обнарова. – Возникает эта, как вы сказали «дрянь», в костном мозге в результате мутации стволовой клетки крови. Как следствие – потеря потомками такой, мутировавшей, клетки способности к развитию до зрелой клетки крови. По статистике, ежегодно регистрируется около 35 новых случаев острых лейкозов на миллион населения.
– Может быть, хотя бы статистика в нашу пользу, – мрачно попытался пошутить Обнаров.
– Я тоже очень этого хочу. Поверьте! Будем надеяться, что все будет хорошо, и мы завтра, получив результаты анализов, снимем этот диагноз.
– Н-да… А ребенок?
– Обычно беременность ускоряет течение такого рода заболеваний. Анализы крови вашего сына, Константин Сергеевич, мы тоже направили для изучения. Но, сразу вам скажу, по нашей лаборатории показатели крови замечательные. Ребенок здоров. Но, повторюсь, кормить грудью вашей жене его нельзя. Он хорошо кушает, у него прекрасный аппетит, мы ему даем молочко одной очень «молочной» и совершенно здоровой мамаши. Все будет хорошо!
– Спасибо.
Обнаров опять тяжело вздохнул, встал, прошел туда-сюда по кабинету. На него жалко было смотреть.
– Ох, Господи, Господи! Что же ты делаешь?! – запрокинув голову, произнес он. – Надо что-то соврать. Ей нельзя сейчас об этом говорить. Надо дождаться анализов. Надо, чтобы она хотя бы чуть-чуть окрепла и пришла в себя.
Сабуров угрюмо качнул массивной лысой головой.
– Когда ей можно будет вставать?
– А мы вас только ждем. Поводите ее, потихонечку, по палате, потом по коридорчику. Она отвлечется. Потом пусть полежит, покушает. Опять походите. У нас лифт почти напротив приемного покоя, на лифте поднимитесь на второй этаж. Пусть она посмотрит на малыша. Это ее подбодрит. Только не усердствуйте, Константин Сергеевич. Она еще слабая.
– Я понял.
– Идемте, я поговорю с Таисией Андревной. Скажу, что ждем результаты всех ее анализов, что такой у нас порядок.
– Подождите. Я сам.
Обнаров подошел к двери палаты жены и совершенно отчетливо понял, что войти внутрь нету сил. Он остановился, попытался собраться. Было страшно, точно перед первым выходом на сцену. Он был совершенно подавлен. Какую-то положительную эмоцию он просто не мог выдавить из себя. От бессилия он опустился на корточки, привалился спиной к стене.
– Здравствуйте! – сказала ему шедшая мимо женщина.
Он кивнул.
– С вами все в порядке?
Обнаров поднял глаза. Женщина, видимо, была на последнем месяце беременности. На ней был длинный домашний халат и розовые мягкие шлепанцы. Глаза были большими и настороженными, как у всех беременных.
«Ну вот! Бабы рожают, а мужики могут только распускать сопли…» – злясь на себя, подумал Обнаров.
Он улыбнулся этой беременной женщине, поспешно поднялся и пошел к пожарной лестнице. Оказавшись в пустом служебном холле, бегом он рванул на третий этаж: пролет – промежуточная площадка, пролет – площадка второго этажа, еще пролет, и еще площадка, опять пролет… На площадке третьего этажа он остановился, почувствовал, что кровь начинает разбегаться по жилочкам, что оживает. Потом в таком же бешеном темпе Обнаров спустился назад, и не дав себе опомниться, влетел в палату.
– Что, паникерша? – он перевел дух. – Сейчас получишь по своей симпатичной заднице!
– Костя, что они сказали? – приободрилась супруга.
Обнаров подошел к окну, взял графин, налил стакан воды. Тая дотянулась, дернула его за халат сзади.
– Костя!
Он залпом осушил стакан.
– Фу-у! Запарился я, пока твоего Сабурова нашел. Вставать тебе надо! Вставай, чего лежишь? К сыну пойдем!
– Как?
– Ногами. Твоими прекрасными, длинными, стройными ножками!
– А мне можно?
– Нужно! Поднимайся. Завтра из городской лаборатории придут все твои анализы, и будешь нянчиться с Егором. У них, видишь ли, европейские стандарты! Не взыщите! Давай, давай, вставай! – он не дал опомниться жене. – Сабуров сказал, тебе надо расхаживаться. Час до обеда у нас есть.
Она счастливо улыбнулась, впервые за все время после родов.
Обнаров достал сигарету, сунул в рот. Дьявольски хотелось курить. Потом он опомнился, спрятал сигарету назад, в пачку: «Нервничаешь. Прокол, Обнаров!»
Воодушевленная тем, что ей разрешили ходить, Тая осторожно села в кровати, опустила ноги на пол, так посидела немного, потом стала вставать. Кружилась голова, подташнивало, но она встала на ноги.
– Давай я помогу.
Обнаров поддержал ее. Опираясь на его руку, Тая сделала шаг, другой, потом побледнела, закрыла глаза, ее лоб покрыла испарина. Обнаров подхватил ее на руки. Ему показалось, что жена стала неестественно легкой. «Точно крохотный воробушек…» – подумал он.
Это ее страдание, его прикосновение к беспомощному, слабому тельцу, страшные синяки от капельниц на ее руках, запах свежей крови и лекарств так сильно подействовали на него, что Обнаров почувствовал, как с шелестящим звуком земля начинает исчезать в неестественно белом тумане. Ноги налились свинцом, ладони вспотели.
– Сейчас я за нашатырем тебе схожу. Полежи пока, – сказал он.
– Костя, не надо! Пройдет.
– Надо, – он прикрыл за собою дверь, и шепотом добавил: – Мне надо.
Дежурную медсестру, сидевшую за столиком на посту, напугала его бледность.
– Вам плохо? – она пошла навстречу Обнарову. – Идите сюда, за мной.
Она втолкнула его в процедурную.
– Сейчас же ложитесь на кушетку!
Обнаров обреченно махнул рукой.
Она заставила его сесть, потом, взяв сзади за шею, резко согнула вперед, так что его голова оказалась ниже коленей.
– Не хотите лежать, вот так посидите. Не шевелитесь. Держите! – она вложила ему в руку вату, пропитанную нашатырем, заставила нюхать. – Глубже вдыхайте! Запах чувствуете?
– Нет.
Обнаров вдохнул еще и еще, наконец резко дернул головой, отвел руку и разогнулся.
– Спасибо. Что бы я без вас…
Он закрыл глаза, откинулся назад, оперся спиной о стену, опять поднес вату с нашатырем к носу.
– Глубже дышите. Сейчас все пройдет. Это нервы.
– Все-то вы знаете.
– Я просто читала карточку вашей жены. Мне по должности полагается. И потом, я все на мониторах вижу: и палаты, и коридор. Еще я знаю, что Сабуров с вами говорил.
– Я думал, я сильный… – Обнаров усмехнулся, грустно, с оттенком пренебрежения к себе.
