Как с сожалением откладывает букет назад, устраивает его поудобнее, чтобы не упал и не сломался.
– Спасибо, – голос у неё дрогнул. И Альда не сразу заводит машину. Сидит несколько секунд, приходит в себя. Они больше не разговаривали, но и молчанием тишину нельзя было назвать: в салоне тесно от их мыслей – осязаемых и таких подвижных.
– А теперь раздевайся, – говорит Макс ей, как только они переступают порог его квартиры. Голос его лучится самодовольством. – Догола раздевайся, Альда.
И пока она в ступоре стоит у порога, прижимая к груди букет роз, он с наслаждением роется в пакетах.
– Я купил тебе фартучек, – потрясает он упаковкой, где притаился весёлый, весь в рюшах и сердечках кокетливый фартук. – Я же говорил, что обожаю девушек в фартучках? Раздевайся, Альда, я хочу на тебя полюбоваться!
Глава 43
Альда
Её окутывает жаром. Волна проходит с головы до ног. От его слов и взгляда. Ещё неделю назад она могла раздеться и не покраснеть. Выполнить механическую функцию и ничего не почувствовать. Обычная физиология.
Альда не стеснялась своего тела. Гораздо сложнее открыть сердце или душу, а тело – всего лишь инструмент, способный чувствовать голод, боль, температуру воздуха.
А сейчас оно пробуждалось. Начинало ощущать… удовольствие? Нет, что-то очень близкое. Может, поэтому ей тяжело дышать. И раздеться почти невозможно.
– У тебя есть ваза, чтобы поставить цветы? – пытается она игнорировать его победоносный взор.
– Хочешь спрыгнуть, Щепка? – дразнится Макс. – Меня же не так просто сбить.
– Но давай притормозим, – она всё же добивается того, что улыбка сползает с его лица, как будто кто-то проводит огромным ластиком и меняет черты.
– Это же шутка, Альда, – пытается он оправдаться.
– Я знаю. Но слишком настойчивая и смелая.
Голос у неё отстранённый и холодный. Макс сводит брови, смотрит на неё пристально, словно решает задачу, а ему не хватает нескольких вводных данных.
– Ты не сказал ничего такого, наверное. Но… позволь мне двигаться в собственном ритме. Иногда… я ощущаю, словно тону. И не могу выкарабкаться. Может, я трусиха, перестраховываюсь. Это как в первом сексуальном опыте. Я не готова. Не дави на меня, пожалуйста.
У Макса опускаются руки. С громким шелестом падает упаковка с фартуком на пол.
– Прости. Я опять накосячил. И у меня нет вазы. Но есть банка, она должна подойти. Не очень эстетически верное решение, зато цветы получат воду.
– Ты не обиделся? – ей важно услышать и увидеть реакцию.
– Нет, – качает Макс головой. – Скорее, злюсь сам на себя. Досадую. Слишком резкий. Не хватает терпения. Хочешь, я приготовлю обед?
– Хочу.
– Мне повязать фартучек? – криво улыбается он.
– Не надо, – наклоняется Альда к полу и забирает упавшую упаковку. – Пусть полежит.
Макс двигается всё лучше. Тело у него упругое, мышцы так и играют. Скоро он забудет о протезе – и многое изменится. И это добровольное затворничество, и желание возиться с неподатливым материалом – холодной Альдой, что делает шаг вперёд и три – назад.
Это не самобичевание. Это приступ предельной честности, когда смотришь правде в глаза, не пытаясь приукрасить действительность.
Но кое-что останется: танцы. Она пришла к нему для того, чтобы танцевать. Но сейчас, именно в эту минуту, нужна передышка.
Альда ставит розы в банку, что даёт ей Макс. Они гармонично смотрятся на столе. Вписываются в очень мужскую комнату. Такие штрихи дают окружающим понять: здесь появлялась или постоянно живёт женщина.
Альда не жалела, что решила пожить с Максом. Так они лучше научатся понимать друг друга. Ей нужна передышка и новизна ощущений. А если что-то пойдёт не так, всегда можно вернуться домой. Стены будут стоять и ждать. Их не надо кормить. С ними не нужно вежливо разговаривать, как с матерью.
Мать опять твердила о Коле. Чем таким этот парень околдовал её? Зачем ему нужна Альда, когда им и поговорить-то не о чём. У каждого теперь – своя жизнь. Насколько она знала, у Коли очень хорошо сложились дела с новой партнершей и поддержкой со стороны влиятельных лиц. И материнская настойчивость сбивала с толку.
Но лучше о Коле подумать потом. Или вообще не думать. Пусть что хотят, то и делают. Как страус, головой в песок. Ну и что? Она заслужила наконец-то делать всё, что требует душа. Жить на полную катушку, разговаривать с Максом, посещать центр реабилитации, общаться с Грэгом и Юлией. Оживать, в конце концов, она заслужила. Просыпаться, если получится. Она всё ещё не верила, что у неё получится.
Альда косится на фартук. Нет. Потом. Когда-нибудь. И отправляется на кухню к Максу. Он напевает что-то под нос. Мышцы так и играют под короткими рукавами футболки. На то, как движется его тело, можно смотреть часами. Но он замечает её. Почти сразу. Оборачивается живо.
– Мясо, овощи. Можно салат сделать. Или молочка на выбор: кефир, обезжиренный творог и фрукты.
Хочется прикоснуться к нему. Лбом прижаться к груди. Почувствовать руки на плечах и, наверное, услышать что-нибудь ободряющее. Но он лишь стоит у плиты. Не делает шагов, чтобы сблизиться. Альда садится на стул – на его стул в углу – и прижимается спиной к стене.
– Апельсины, – то ли просит, то ли требует. Следит, как Макс достаёт из холодильника оранжевые плоды, моет и ставит перед ней на тарелке. Три оранжевых круглых солнца. Сочные и вкусные.
Альда катает плод в руках, как мяч. Греет его в ладонях.
– Хочешь, я почищу? – Макс стоит, опёршись на столешницу.
– Не надо. Я люблю их со шкурой. Нравится сочетание тёрпкости и сладости.
– Надо попробовать, – бормочет он и тянется к тонкому ломтику – прямо из-под ножа. Альде страшно, что она могла тяпнуть Макса по пальцам.
Макс жуёт и не кривится. Мужественно глотает.
– Интересно. Я даже желание загадал. Впервые ем так.
Он больше не делает попыток притронуться, даже случайно. Очень осторожный и… вежливый, наверное.
Они обедают, разговаривают, смотрят фильм. И вот это дистанцирование
