на встречу выпускников, а синьора едет к внукам и правнукам в Миллерово.
Лука таким же чудом сумел рассказать, что Софи сбежала, и он любит её, потому что ни за кем и никогда вот так не бросался на другой конец вселенной, очертя голову. Соседи по купе подтвердили, что она ангел, и что он обязательно её найдёт. И это было приятно! Русские только на первый взгляд суровы, а на второй — готовы любить тебя и уважать до хруста в рёбрах.
Синьора с ужасно длинным именем Римапитробна отчего-то решила, что итальянец умирает от голода, как дитя Африки, и нужно ознакомить его со всеми русскими блюдами, которые прихватила с собой. Она подсовывала Луке то баночки, то жареную утку, то панцеротти с капустой, мясом, яйцом и зеленью, приговаривая загадочное:
— Самагатовила.
— Buono! Molte buono [35]! — говорил итальянец, пробуя то одно, то другое.
И понимал, почему провожающие так смотрели на сумки своей «бабушка» — похоже, она увезла из дому всё съестное! И оно не заканчивалось. Вкусное, интересное, забавное, экстраординарно потрясающее, а также несъедобное, противоречащее здравому смыслу, типа «вареники» с вишней и жуткая сушеная рыба. Еды и пива, предложенного от всего сердца в этом купе хватило бы, пожалуй, чтобы прокормить целую деревню в Эфиопии, но не повезло только Луке — он один тут был иностранцем…
К ночи итальянец уже не смог бы пробежать стометровку и даже ровно прошагать, только проползти. Желательно, не поднимая голову, так как в ней всё кружилось и разбегалось радужными пятнами. Зато он выучил несколько фраз: «забзнакобмста», «пирожкы», «харашо», «пиво» и «йа тебья люблю». А также понял, что проще сбежать от сицилийской мафии, чем от русской «бабушка», которая «самагатовила», и от двух друзей, решивших угостить пивом «а ля рюс».
Но водка явно была лишней. Это стало понятно утром, когда в голове, в которой всю ночь крутились песни Челентано, спагетти, «заздаровье», и убегала по рельсам со смехом Боккачина, взорвалось одновременно несколько ядерных боеголовок и наступила тишина.
Спутники спали. Лука лежал, испытывая самое жестокое в своей жизни похмелье. Поезд мчался, стуча по рельсам и приближая таинственный город Новотшеркасск, а с ним и надежду. Не только на любовь, но и на свежий воздух… без запахов носков, быстрорастворимого пюре и вяленого леща.
* * *
Итальянец снова заснул и проснулся от того, что его плечо трясли нещадно.
— Пррра… прррехали! Новотшеркасск! Эй, брателло Лука! Любов! Лав! Лав!
Это был Вован. Чисто выбритый, подтянутый, в форме, как цуккини с грядки, словно и не доставал вчера одну бутылку водки за другой из сумки. Больше в купе никого не было, все вышли раньше. Итальянец заставил себя встать и одеться. Голова была тяжёлой, а тело отравленным. Теперь он точно знал, что бабушки, водка и плацкарт — это действительно опасно.
Глава 34
Я поняла: нет ничего абсолютного, в жизни всё просто и сложно одновременно. Нам не найти совершенно белого и до конца чёрного. В этом парадоксе мы и живём: летом — фрукты, цветы, жара и комары; зимой — романтика снега, уют в домашнем тепле, а вместе с тем повышение цен за отопление, гололёд и насморк; осенью — золото и багрянец лесов, высокая синь неба и дожди с пронизывающим ветром; весной — цветение садов, молодая листва, а также острая нехватка любви и обострения у невротиков.
Что касается человека, тоже всё ясно: когда тебя любят — это повод для счастья, когда отвергают — причина для страданий. Я же балансировала между крайними состояниями, как цирковой паяц. У меня были все основания испытывать счастье и дико страдать.
Ужасно, на самом деле, осознавать, что тебя не любят. Особенно мама. По какой-то странной причине даже взрослым по-прежнему нужна эта любовь. Она будто основа, вокруг которой всё вертится; как палочка, на которую наматывается сахарная вата. Пушистая, белая, или липкая, жжёная.
Дозвонившись, мама поставила мне ультиматум: или я возвращаюсь к Паше, в Москву, или она не хочет меня знать. Даже не хочу вспоминать те слова и эпитеты, которыми она меня наградила. Вкратце: я глупая и эгоистичная, как мой отец. Красиков не просил вернуться, он глухо требовал своё и немного угрожал: оказывается, меня ищет полиция…
Ну что же, пусть ищет! Революционный Париж тоже жандармами пугали! Я отключила симку и завела новый номер. Не знаю, откуда во мне вдруг взялось столько сил, несмотря на боль и растерянность, возможно, они появились благодаря этой метафоре?
Зато меня, оказывается, со всей широтой сердца любили мои друзья! Вы даже не представляете, какую деятельность из-за границы развела Даха, чтобы мне помочь: активизировала Вику, бабушку и даже перевела мне на счёт немыслимую сумму, которую сразу заблокировал Робанк в счёт задолженности.
Вика с мужем приняли меня, как родную и даже лучше. Первую ночь я переночевала в их огромной, солнечной квартире с видом на Дон, а утром Вика отвезла в свою, ныне пустующую, уютную двушку на Нансена и вручила мне ключи.
— К железной дороге за окном, конечно, надо привыкнуть, но зато почти центр, все транспортные развязки рядом и куча магазинов. И ещё: полы на площадке надо мыть по очереди, иначе соседка тебя сгрызёт, — будто оправдываясь, сказала она.
Боже, да какие могут быть вопросы, если меня, бездомную, пустили пожить бесплатно?! Я чуть не расплакалась от такой деликатности и сказала, что обязательно буду платить за квартиру, когда работу найду.
— Посмотрим. Кстати, насчёт работы, — с некой неловкостью улыбнулась Вика. — У Миши опять уволилась секретарь. Там как раз нужно знание двух языков: техническая и деловая лексика, а также всё, что ты умеешь. Но, честно говоря, я даже стесняюсь тебе предлагать…
— Почему? — удивилась я, не веря своим ушам.
— Видишь ли, Миша на работе почти монстр. Это он дома милый, а сотрудников гоняет нещадно, рычит и вообще, по его мнению, задача руководителя — кошмарить подчинённых. Я, конечно, веду работу, и самую малость он стал проще, но всё равно страшно любит порядок, дисциплину, ответственность и никаких личных отношений. А зарплата высокая.
— Мне подходит, — с готовностью ответила
