Его поцелуй, как обещание счастья, как ключ от дворца, с порога которого меня выгнали, как стакан прохладного мохито в жару, который дали подержать и со смехом отобрали, лишь позволив смочить губы. И напоминание: ты вещь, на тебя можно спорить… Но как же это?!
Я понимаю, что и не жила раньше, зажатая, стиснутая рамками и желанием одобрения тех, кто меня никогда не любил и, возможно, не полюбит. И я открылась, сама позволила взломать своё сердце и была этому рада. Потому что так удивительно было почувствовать себя красивой, а не удобной! Слышать: ты прекрасна, ты совершенна, и таять в бархате его голоса… И так больно узнать о том, что ты просто фишка в игре.
Да, наверное, это заставило меня увидеть правду о себе и о своей жизни, но урок оказался слишком болезненным, до сих пор сердце саднило и кровоточило. И поговорить было не с кем: Даха о Луке слышать не желала, Вику нагружать своими проблемами не хотелось, а случайным людям не рассказать.
Я оказалась в вакууме вдвоём с болью, и несмотря на то, что каждую ночь я говорила себе: «Всё, довольно», снова и снова представлялись его глаза и запах, его улыбка, красивое тело, гибкое и безукоризненное. И, как наркоман, я заставала себя посреди ночи разглядывающей его фотографии на странице в Фейсбуке. Я знала, что не встречу Луку никогда, но по-прежнему сердце было будто приковано к нему. Ни заесть, ни запить, ни забыться, ни сбежать от себя! Разве можно было это назвать свободой?
* * *
В субботу, совершенно измаявшись ночью, я махнула рукой на коллекторов, на страхи и собралась в Новочеркасск.
«Возможно, если мне стукнут по голове, — подумала я, — то станет даже легче. А если пронесёт, хотя бы одну проблему я решу сама…»
Глава 35
Кто-то борется с системой, кто-то пишет блоги, кто-то выходит на митинги и отстаивает свои права, а я просто живу. Потому что, как я внезапно поняла, глядя в окно автобуса Ростов-Новочеркасск на заросшие приземистыми акациями лесополосы и уставшие от солнца поля, в этом и есть моя борьба. Она в том, чтобы не страшиться обрушившейся на меня свободы и не терзаться от сомнений, правильно ли я поступаю; в том, чтобы не оглядываться постоянно на маму и замечать за собой в течение дня привычные, но совсем не мои мысли. И, обомлев, прислушиваться к массе всевозможных «не прилично», «стыдно» и «не заставляй краснеть» в собственной голове, словно к повторяющимся передачам на FM волне, записанным на подкорку. И моя личная борьба в том, чтобы во всём этом хаосе слов, тревоги и привитых понятий, правил, программ и условий воспитания, словно в луковой шелухе, находить своё. Правильное или неправильное — не знаю, главное — моё!
А ещё моя борьба с собой в том, чтобы говорить себе, как мантру: теперь я сама, я и только я ответственна за свою жизнь и за всё, что со мной будет. Даже если наломаю дров и исцарапаю ноги, продираясь сквозь репейники и сухостой, если набью шишек и фингалов, это будут мои дрова и мои царапины, и возможно, моё собственное сотрясение мозга…
С каждым километром ближе к родному городу я чувствовала приливы ужаса, но автобус было не остановить. Я ехала, очертя голову, вперёд — навстречу всем своим страхам. Немножко сумасшедшая, отчаянная… Да нет, совершенно безумная! Но при этом я будто бы становилась сильнее. Я наблюдала за тем, как с дыханием и ощущением неизбежности беспокойство отступает, будто волна по песку, забирая с собой камешки, осколки ракушек и безжизненные водоросли, поглощая ненужное и стирая следы.
Ветер за окном пробегал по головкам подсолнухов, по ковылю в степи, и, пожалуй, лучше всех на свете мог меня понять. Проезжая мимо побеленного остановочного комплекса, я вдруг подумала, что хочу тату. Какой-нибудь символ ветра — возможно, японский иероглиф. Пусть он будет маленьким и незаметным, но он мне нужен, как напоминание на случай, если испугаюсь чего-нибудь и забуду это ещё неуверенное, но такое просторное ощущение. Словно я стою перед открытым люком самолёта и собираюсь прыгнуть.
Сердце заколотилось. Я прижала к боку сумку с документами и записанными аккуратным почерком отличницы советами финансового консультанта, и… прыгнула. Точнее вышла на старой станции автовокзала с грязным асфальтом, ободранными скамьями и раззявившимися, как зевы в чистилище, урнами для мусора. Ларьки навевали скуку и гастрит запахом несвежих пирожков и жареного масла.
Я прошла мимо бывалых дворняг на картонке, мимо бабушек с оклунками, студентов и алкоголиков. Села в разболтанную маршрутку с вытертыми креслами, и та понесла меня к филиалу банка. В опасную близость к дому, где осталось моё детство, в гости к кредитным акулам, которые наверняка вытрясут из меня последние копейки и дух. Брр…
* * *
Лука
Удивительно, но оказывается, можно стать друзьями с помощью водки и Гугл-переводчика! Солдат Вован внезапно почувствовал ответственность за нового знакомого, и Лука был за это очень благодарен. А также за камеру хранения, за воду на вокзале, за кофе в МакДональдсе и за сотню наставлений, половине из которых автоматический переводчик перевод не нашёл. Ещё треть звучала странно: к примеру, Гугл говорил о том, что уши нельзя вешать, а палец не стоит выставлять, потому что русские могут начать обводить вокруг него. Кого водить? Медведя? Налогового инспектора? Хоровод?
При этом Вован ненормальным не выглядел, и итальянец решил не допытываться: мало ли что за нюансы могут быть в незнакомой культуре! Всего не предусмотришь!
Зато Лука выучил под чутким руководством Вована фразу: «Добриден. Я итшу Софи Трофимова». Причудливое приветствие «Здрыбдстбунтэ» итальянец так и не смог выговорить. Вован был настойчив, выговаривал по слогам это языковое извращение, как глухому, бася на весь Макдональдс, но, устав, наконец, махнул рукой и рассмеялся от собственной педагогической неудачи. Лука тоже посмеялся, вмиг простив себе и русскому языку странные заковыки.
Напоследок Вован закачал Луке в телефон приложение с интернет-такси, установил на него английский язык, занёс свой номер в контакты и сказал:
— SOS! — Приложил телефон в уху и показательно снова, будто Лука был кретином, а не итальянцем,
