– Так о чем же она мечтала? – спросил как-то Дик, и Летти всплеснула руками. Она так и не могла привыкнуть к этой обязательной конкретизации понятий и явлений эфемерных. Она столько раз рассказывала Дику о большой семье, которая, по мнению тети Аглаи, должна была быть опорой каждого. И каждый должен был думать о ее сохранении.
– Как долго мы пробудем в Париже? – повторил свой вопрос Дик, и Летти пожала плечами.
– Давай не загадывать. У нас же есть время.
– Есть, – улыбаясь, ответил Дик.
Длинная дорога в Париж оказалась короткой. Дик спал, а Летти не сомкнула глаз. И не только тот обед в кругу родных она теперь припоминала, она постепенно, шаг за шагом, перебирала всю свою жизнь, так перебирают четки – медленно, задерживая в пальцах каждую бусину. Летти вспомнила академию и свое стремление во что бы то ни стало заняться скульптурой. Она вспомнила первую влюбленность, потом – Стива Майлза, друга, как оказалось, на всю жизнь, и съемки у него. Если бы она не летела в Нью-Йорк, если бы Стив не попросил Дика помочь ей, если бы Дик не отнесся серьезно к его просьбе. Если бы, если бы, если бы…
– Дик, Дик. – Вдруг она кинулась тормошить спящего мужа.
– Да, Летти, что такое?
– Дик, извини, я всегда хотела спросить: а почему ты начал ухаживать за мной только в Нью-Йорке? Ну, не тогда на съемках, а только потом, позже, после фестиваля?.. Я же видела, что нравлюсь тебе?
– Летти, ты сошла с ума! Нам еще лететь и лететь, ты меня разбудила, я же теперь не усну.
– Уснешь, – отмахнулась Летти.
– Так что ты спрашиваешь?
– Понимаешь, я всегда хотела спросить: почему ты ухаживать за мной стал только в Нью-Йорке, когда я у Лероя занималась? Не на съемках, не на фестивале? Я, конечно, тогда глупа была, но женщины все чувствуют…
– Ах, это! Летти, что это ты вдруг? Давно ведь.
– И все же?! Дик, я понимаю, что спустя почти двадцать лет…
– Хотя, дорогая, такие вопросы как раз и задают спустя двадцать лет. Это тот прием, который обожают драматурги, – рассмеялся Дик, а потом, понизив голос, признался: – Я хотел с тобой поближе познакомиться после съемок. Но Анна Гроув сказала, что у тебя роман с Майлзом.
– Опять эта Анна! – воскликнула Летти и тут же поймала на себе укоризненные взгляды соседей по салону самолета. Она забыла, что, кроме Дика, рядом еще кое-кто спит.
– Почему опять? – не понял Дик. – Не знаю, что ты имеешь в виду, но Анна мне прямо сказала, что у вас роман. Она еще, я помню, посетовала, что ты молода и неопытна, а Майлз этим воспользовался. Во всяком случае, она выразилась приблизительно так.
– У меня никогда не было романа с ним. Ни тогда, ни позже. Да, я знаю, что нравилась ему. Но отношений не было. Спасибо, дорогой, и извини, что разбудила из-за ерунды. – Летти поцеловала мужа.
– Скарлетт, ты иногда меня удивляешь! – проворчал Дик и достал из портфеля сценарий. – Придется поработать немного.
До того как они приземлились в аэропорту Шарль де Голль, Летти долго, обстоятельно вспоминала то время, которое провела в своем доме, в мастерской, занимаясь тем, что любила больше всего на свете. Она вспоминала о времени, которое принадлежало только ей. Летти много раз пыталась понять, что в этом занятии есть такое, что так привлекает ее. Не в самом действии, не в самих манипуляциях, которые называются лепкой или ваянием, ей хотелось понять, что же есть такое в самом процессе творчества, который опустошает и подпитывает одновременно. Когда студентка Скарлетт Ломанова писала акварелью или лепила из глины, она радовалось тому, что навык приобретает черты ремесла – что человек похож на человека, а цветы на цветы. Но как только навык был получен и началось его совершенствование, появилось будоражащее чувство, появилось вдохновение. Причем каждый раз работа в мастерской начинается тяжело, с ленцой, с желанием отложить ее, но потихоньку, потихоньку, словно поезд, набирающий скорость, настроение меняется, и уже нет времени, нет людей, нет ничего, что было бы важнее. «Смысл именно в этом – в этом первичном усилии над собой, преодолевая его, ты получишь вознаграждение, силу и уверенность в себе», – сделала она вывод.
Давно уже все родные смирились с ее выбором. Они, уважая ее упорство, гордились ее успехами. Скульптура теперь расценивалась ими как высота, которая не устояла перед представительницей их большой семьи.
В квартире рядом с бульваром Осман, в бывшей квартире тети Аглаи, все было по-прежнему. Нет, конечно, за это время там сделан не один ремонт, переставили мебель, поменяли шторы и заменили цветочные ящики на чугунном резном балконе. Но огромный стол, который раздвигали на две огромные комнаты, был накрыт той же скатертью, и посуда на нем стояла та же.
– Мне кажется, последний раз этот сервиз доставали на нашу свадьбу, – заметила Летти.
– Нет, – поправила ее мать, – еще раз достали. На поминки тети Аглаи.
Родственников было так же много, и некоторые даже приехали из России. Вообще, в этом смысле тоже было много нового. Летти это бросилось в глаза. В квартире появились картины с изображением Ленинграда, который опять стал Петербургом, появились новые книги на русском языке, появились фотографии.
– Летти, мы с отцом уже старые, но вы с Диком должны съездить в Россию. Все, кто побывал, в восторге.
– Конечно, – вежливо соглашалась Летти, держа в уме рассказы американских друзей, которые после всех живописных описаний, добавляли:
– Но там все-таки опасно еще!
Что под этим подразумевалось, Летти не уточняла, поскольку в планах таких далеких путешествий у нее не было. Им хватало того, что Дик играет в Лондоне, а она колесит по стране.
Парижский обед затянулся – все гости хотели сказать теплые слова в адрес виновницы торжества. Кто-то ее не видел со времен свадьбы, кто-то обращался с просьбой. Скарлетт Ломанова была теперь человеком с именем, и потому кто-то вполне мог рассчитывать попросить у нее помощи. Летти все это было приятно. Она терпеть не могла скопление людей, но сейчас чувствовала себя очень комфортно.
– Летти, дочка, я о детях тебя не спрашиваю. Сами решайте этот вопрос. Но почему ты не следишь за мужем?
– В каком смысле? – удивилась Летти. Она отыскала взглядом Дика, который разговаривал с каким-то господином.
– Летти, Дик очень похудел.
– Мама, он всегда был худым. Папа еще на свадьбе это заметил.
– Нет, Скарлетт, я не сравниваю с тем, как он выглядел когда-то. Тем более это было почти десять лет назад. Я просто вижу, что Дик очень худой. Ему надо отдохнуть. Пусть дома посидит. У вас там так хорошо! Океан, песок, солнце.
У них действительно было хорошо – океан, песок и солнце. Только Скарлетт этого сейчас не замечала. Она, как всегда в самые тяжелые минуты, сидела в своем кресле и неотрывно смотрела в огромное окно-стену.
