– Я думал, я сильный… – Обнаров усмехнулся, грустно, с оттенком пренебрежения к себе.
Медсестра села рядом, взяла его за запястье, привычным жестом вскинула руку с часами.
– Давайте я вам глюкозку вколю. Сердечку полегче будет.
– Обойдусь. Нашатырь для жены дайте.
Медсестра поднялась, открыла стеклянный шкафчик, достала оттуда маленький пузырек и упаковку ваты, вложила их в руку Обнарову.
Он встал, тряхнул головой и пошел к двери.
– Константин Сергеевич! – окрикнула его медсестра.
Обнаров обернулся, едва слышно произнес:
– Что?
– Вы сильный! Только живите сегодняшним днем. А завтра… Завтра еще и у Бога не написано!
Врач-гематолог Марэн Михайлович Мартиньсон вот уже час сосредоточенно перечитывал и перекладывал с места на место маленькие разноцветные листки результатов анализов, смотрел результаты УЗИ и рентгенограммы, но его вывод о вероятном диагнозе от этого бдения никак не менялся. Он уже мог наизусть назвать результаты по лейкоцитозу, бластам, тромбоцитам, гемоглобину и прочая, и прочая, и прочая, но верить в очевидную возможность страшного диагноза ему не хотелось.
– Здравствуй, Марэн Михайлович! Чего на пятиминутке у главного не был? – Сабуров протянул Мартиньсону руку.
– Таки нашел занятие поинтересней для своей старой еврейской головы.
– Ковалева?
Мартиньсон кивнул.
– Коля, может быть, я что-то в чем-то не понимаю, но даже после двух стаканов спирта старик Марэн сможет отличить лимфобластный лейкоз от миелобластного и типичных медицинских заблуждений.
– Ты хочешь сказать…
– Я очень чувствительный к формулировкам, Сабуров. Это у меня от деда, расстрелянного в тридцать седьмом. Его, конечно, реабилитировали в пятьдесят восьмом за отсутствием состава преступления против нашей великой Родины, но деду, мир его праху, было уже все равно. Заключения с выставленным диагнозом «острый лимфобластный лейкоз» я не подпишу. Но, как говорил мой дядя Мойша, если в вашей карточке врач-окулист не написал про вашу больную печень, это не значит, что у вас нету печени!
Сабуров взял лежавшие перед коллегой листки и один за другим стал их изучать.
– Честно говоря, Марэн Михайлович, я надеялся…– Я тоже надеялся, Коля. Молодая девочка. Красавица. Заботливый муж. Ребенок. Жизнь только начинается… Ты, Коля, как лечащий врач, ей всего не говори. Скажи мутно про необходимость обследования. Оно действительно необходимо, причем срочно. Сразу, как мы выпишем ее. А вот мужу… Ему со всей серьезностью надо. Не смотри ты так на меня, Коля! Не я распределяю диагнозы. Ты же знаешь, диагнозы распределяются на небесах. Если старый еврей чем-то может помочь, я весь к услугам этих несчастных…
– Так, так, та-а-ак… – зам. худрука заслуженный деятель искусств Петр Миронович Симонец пыхтел и хмурился.
Мятым носовым платком он то и дело вытирал красное мясистое лицо и затылок. Его склонное к полноте, с округлым животиком тело изнывало от жары. Несмотря на распахнутое настежь окно и работающий вентилятор, в кабинете было нестерпимо жарко. Над окном висел неработающий кондиционер, который Симонец не включал специально, опасаясь простуды и якобы гнездящихся в кондиционере микробов.
– А что это я не вижу в гастрольном расписании ни премьерных «Оды нищим» и «Мужского сезона», ни старых названий? Где «Берлинская стена»? Где «Противостояние»? Эти спектакли нам самые высокие, самые стабильные сборы дают. На них всегда аншлаг. Обнарова народ пока любит, видеть хочет. Он как раз вчера из Лондона вернулся. Как вы вообще представляете себе гастроли театра без его лучших постановок? Что за туфту вы мне подсовываете, Ольга Михайловна?! Кто за убытки отвечать будет?!
Симонец бросил документы растерявшейся даме. Он тяжело поднялся, подошел к шкафу и налил себе минералки.
– Гнать вас за такую работу поганой метлой! – резюмировал он и осушил стакан.
– Петр Миронович, – взволнованно начала Лопатина, – Обнаров попросил отпуск. Как раз до начала сезона. У него вообще никогда отпуска не было.
– Ну и что? Не было, а теперь захотелось? – с издевкой уточнил зам. худрука.
– Дело в том, что у него вчера сын родился. Зам. по кадрам заявление счел возможным подписать. Все-таки ведущий актер…
– Ты послушай себя! Что ты говоришь, Оля? Я здесь решаю, кто ведущий, а кто ведомый! – тыча себя пальцем в грудь, взорвался Симонец. – И я здесь решаю, что кому подписать, а кому не подписать! Тебе, Лопатина, ясно?!! Или на пенсию тебя будем отправлять, Ольга Михайловна?
Ольга Михайловна нервно поерзала на стуле.
– Распустились все. Волю без худрука почувствовали! Ничего, приедет из санатория, я ему глаза-то открою!
– Петр Миронович, мне-то что теперь делать прикажете? Я же не могу подойти к Константину Сергеевичу и сказать, что …
– Не может она! Экий король у нас Константин-то Сергеевич! Боимся подойти! Уже и не помним, как эти питерские зеленые сопли нам кассовые сборы своей непутевой провинциальной игрой сбивали! Кто этот колхоз в люди-то вывел? Да театру он по жизни обязан! Гнить бы ему в своем Питере во вторых составах! Кому он там нужен-то был?! Иди давай, зови его ко мне. Мне на его пиетет чихать и плюнуть. Я не поклонник Обнарова, а его кормилец.
Обнарова Ольга Михайловна нашла в его гримерке. Осторожно постучав, но не дождавшись ответа, она вошла.
Обнаров сидел вполоборота к гримерному столику, курил и отрешенно смотрел в пол.
– Константин Сергеевич, извините, пожалуйста. Зайдите к Симонцу, – сказала Ольга Михайловна.
Лопатина хотела тут же уйти, но заметила, что Обнаров никак не реагировал на ее слова, точно не слышал. Она подошла ближе.
– Константин Сергеевич! – чуть громче сказала она.
Обнаров едва заметно вздрогнул, посмотрел на Лопатину, приветливо улыбнулся.
– Извините, Ольга Михайловна, задумался. У вас дело ко мне?
Лопатина тяжело вздохнула.
– Даже и не знаю, как сказать. Симонец вас зайти просит. Он против вашего отпуска, – она виновато смотрела на Обнарова.
Он тут же поднялся, потушил сигарету.
– Зайду, конечно. Спасибо.
– Константин Сергеевич, он взвинчен. Кричит! Хочет, чтобы ваши спектакли были в гастрольном графике.
– Я понял. Понял. Не волнуйтесь вы так.
Обнаров погладил по плечу Лопатину, с теплой, искренней улыбкой спросил:
– Внучка как? ЕГЭ сдала?
Лопатина всплеснула руками.
– Слава богу, Константин Сергеевич! И в институт поступила! Все, как вы говорили.– Вот видите, а вы переживали. Главное, у вашей любимицы все хорошо. А неприятности по работе, это такие мелочи! Через неделю вы о них не вспомните.
