— Ты что серьёзно? — он начал что-то говорить, но мои расшатанные эмоции превратились в горящие стрелы ярости. — Я ушла, потому что слишком сильно за тебя переживала! Потому что я не могла видеть, как ты разрушаешь себя! Потому что, когда ты убивал себя, это убивало и меня тоже. Малачи, я больше не могла выносить то, какую боль ты себе причинял. И я устала надеяться и молиться за мужчину, которому я желала этих изменений, тогда как он ничего не делал для того, чтобы вылечиться.
Он резко развернулся ко мне, расплескав треть жидкости из своего стакана по комнате. Свет упал на бутылку, которая была у него в другой руке, и я увидела, что она была практически полной. Я сделала резкий вдох. Неужели я нашла его раньше, чем он успел выпить больше чем то, что уже было у него в стакане?
Может, он начал пить в другом месте?
Был ли он пьян?
Или нет?
Или где-то посередине?
— Ты говоришь так, словно это было очень легко, и я мог щёлкнуть пальцами и вылечиться. Или мне просто надо было чуть лучше стараться? Я, мать его, пытался, Кловер! Я пытался каждый божий день. И делал я это ради тебя. Я всё делал ради тебя!
— Мне не надо было, чтобы ты пытался ради меня, — огрызнулась я, готовая задушить его. — Мне надо было, чтобы ты пытался ради себя! Мне надо было, чтобы ты стал лучше ради самого себя!
У меня из груди вырвался крик, когда он кинул стакан в стену. Тот разбился, залив ее жидкостью и оставив на ней пятна виски, подобно картине в жанре абстракции.
— Ты, как никто другой, знаешь, через что я прошёл. Ты, как никто другой, знаешь, что я тогда чувствовал. Не надо осуждать меня и говорить, что ты просто хотела, чтобы я стал лучше ради самого себя. Я знаю, чего ты хотела. Я знаю, что я был недостаточно хорош для тебя. Я никогда не был достаточно хорош для тебя.
Сократив расстояние между нами, я влепила ему пощёчину раньше, чем успела осознать, что творю. В тишине комнаты раздался хлопок от прикосновения моей руки к его коже. От моей смелости остановилось даже моё сердце.
Я отступила на шаг назад, решая, стоит ли мне продолжать это противостояние или сбежать обратно в Канзас-Сити. Это, определённо, был худший способ закончить наш разговор.
Он двинулся в мою сторону, всё ещё сжимая в руке бутылку так сильно, словно он за что-то наказывал её. Я сделала ещё один шаг назад. Он последовал за мной.
Я никогда раньше его не боялась. Мы побывали с ним в самых ужасных местах, и в самых ужасных ситуациях. Я никогда его не боялась. Я всегда бросалась к нему, зная, что он никогда не сделает мне больно. Зная, что он не мог этого сделать.
Дикий Цветочек.
В груди у меня кольнуло.
— Не надо использовать прошлое как костыль, — зарычала я. — Рути никогда бы ни приняла такое поведение. Она никогда бы не оправдала его.
Я остановилась. Он же продолжил двигаться, пока носки наших ног практически не соприкоснулись, а тепло его тела не заполнило моё личное пространство, окутав мою кожу.
— Она хотела всего этого, чтобы вызволить тебя из ада, Малачи! А не для того, чтобы ты поместил себя в иную версию ада.
Его рука взмыла вверх, и тяжелая бутылка полетела в стену позади меня. Я непроизвольно вздрогнула. Но не отступила.
Бутылка врезалась в стену и разбилась, помяв гипсокартон. Жидкость расплескалась повсюду. Комнату тут же наполнил резкий запах бурбона.
— Ты этого не знаешь, — зарычал он.
Я ткнула его в плечо кончиком пальца.
— Не надо играть со мной в эти игры. Я знаю, что Рути тебя тоже любила. И я тебя любила.
Он задрожал, его плечи начали трястись. Только я не знала, от горя или от злости.
— Я бы не ушла от тебя, если бы был другой выход.
— Ты думаешь, что спасла меня?
Я в очередной раз вздрогнула. В его голосе звучала такая горечь. И столько ненависти. Боже, мне хотелось свернуться в калачик на полу и зарыдать. Я хотела убежать и никогда больше его не видеть. Я хотела обхватить его руками, прижать к себе и держать так, пока он не почувствовал бы всё то, что чувствовала я, пока он не увидел бы все до последней эмоции, которые я к нему испытывала.
— Нет, — прошептала я. — Я давно уже поняла, что тебе меня недостаточно для спасения.
Мускул на его челюсти запульсировал, когда он попытался сглотнуть.
— Рути бы мной гордилась.
Слёзы потекли у меня из глаз. Я оказалась недостаточно сильной, чтобы сдержать их.
— Только не этим, — я икнула, в попытке сдержать рыдания, которые норовили выскочить наружу. — Она хотела, чтобы ты был счастлив, Малачи, — я положила руку на его грудь, почувствовала, как его сердце стучит под моей ладонью. — Она хотела, чтобы ты был здоров.
Он накрыл мою руку ладонью. Она была шероховатой, сильной и уверенной.
— Мне стало лучше, — настойчиво проговорил он. — Мне сейчас лучше.
— Тогда что это такое?
Он опустил голову и посмотрел на меня. Мои глаза уже привыкли к темноте, и теперь я видела его лицо более чётко. От него не пахло алкоголем. Его глаза были ясными.
Я не могла привыкнуть к мысли, что он был трезв. Это было слишком. Слишком невероятно. Слишком… удивительно.
Но что если я ошибалась? Что если мои ожидания были слишком завышены, и им было суждено разбиться о холодную и жестокую реальность с его пороками. Этого я бы не пережила.
— Гнев, — сказал он самым спокойным за весь день тоном. — Разочарование. Плохой выбор. Я зол на "Блэкстоун" за то, что они наняли таких некомпетентных придурков. Я зол на тебя за то, что ты вернулась в мою жизнь. Я зол на тебя за то, что ты ушла. Я зол из-за того, что "Блэкстоун" думает, что может указывать мне, с кем и как писать музыку, и что мне записывать. Здесь много чего происходит, Кловер. Но у меня не каждый день случается конец света.
— Ты говоришь так, словно я не была рядом с тобой в те сотни раз, когда конец света случался.
Он завёл руку мне за спину и прижал меня к своей крепкой груди.
— Ты не единственная, кто поменялся и повзрослел за эти пять лет. Ты не единственная, кто понял кое-что, Дикий Цветочек.
Ну вот. Опять этот тон. И полуулыбка. Которые вдребезги разбили моё сердце, волю и дух.
Я прижалась к нему, схватившись за его рубашку, словно это был мой единственный путь не сойти с ума.
— Я испугалась, — заплакала я ему в грудь. — Я не знала, чего ожидать. Я думала, что ты… — я снова икнула и разразилась рыданием. — Я думала, что я снова тебя потеряю.
Он обхватил меня, поднял наверх и прижал к себе. Я рыдала и рыдала, намочив его рубашку. В этих словах были тысячи невысказанных слов, тысячи болезненных воспоминаний и страхов.
Каким-то образом за то время, что мы были порознь, он стал более сильным. Каким-то образом, он стал тем пристанищем, в котором я укрылась.
— Я ненавидел тебя за то, что ты ушла, — пробормотал он где-то у моего виска, когда я немного успокоилась.
Его слова причинили мне такую боль, что я уже не могла этого выносить. Я подняла на него взгляд и встретилась с его блестящими голубыми глазами.
— А теперь?
Он вытер мои слёзы шероховатыми огрубевшими пальцами, наши тела ещё больше прильнули друг к другу.
— Теперь я уже не помню, какой была моя жизнь без тебя. Как я вообще мог представлять себя без тебя рядом? Как я дышал без тебя, просто наполняя кислородом свои лёгкие? Как я пел без твоей мелодии у себя в крови? Как мир вообще мог существовать, когда тебя не было в нём?
В ту же секунду он припал ко мне губами. Он вдыхал меня, одновременно забирая у меня остатки моего разума. Его губы были тёплыми и до боли мягкими, именно такими, какими я их и запомнила.
Мы подходили друг другу, как и всегда. Его руки заскользили по моей спине, попе и бокам, пытаясь почувствовать меня, запоминая и лаская. Его язык раскрыл мои губы, и я впервые за долгое время ощутила его вкус.
У него во рту не было ни следа алкоголя. На вкус он был точно коварный, но сладкий грех. Но он не изменился, он был именно тем, кем он поистине и являлся.
