— Вот такой сигнал, Алевтина, означает, что к пациенту нужно подойти и чем-то помочь, — тут же прокомментировала старшая медсестра. — Идем, узнаем, что случилось.
Шаги приблизились. Женщины оказались возле моей кровати. Теперь я видел их фигуры от ног и почти до груди. Чтобы увидеть лица, мне пришлось бы приподнять и еще больше повернуть в сторону голову. Я уже готов был попытаться это сделать, но тут одна из женщин присела, и ее лицо оказалось вровень с моим.
Несколько мгновений я просто впитывал в себя ее облик.
Темные выразительные глаза. Идеальные дуги бровей. Опахала ресниц. Изящные линии не накрашенных розовых губ. Мягкий полукруг подбородка. И — новенький медицинский костюм, облегающий идеальную фигуру.
— Аля… — теперь я не верил не только ушам, но еще и глазам.
— Я. — Словно поняв, что со мной происходит, она взяла меня за руку — совсем как дядя Родион. Сжала мои пальцы. — Теперь я тут работаю, Зин. Санитаркой.
Говорить я по-прежнему был не в состоянии. Только повернул руку ладонью вверх, чтобы сжать прохладные пальчики, которые накрыли мою ладонь. Зажмурился, стараясь скрыть, как дрожат мои веки, как под ними скапливается предательская жидкость.
Краем уха услышал голос старшей медсестры:
— Алевтина, давай недолго тут. Зайдешь сразу, как освободишься. Работы много.
— Да-да, всего пару минут… — мне показалось, или голос моей любимой женщины дрогнул?
Я приоткрыл глаза, встретился взглядом с Алей.
На ее ресницах дрожали слезинки.
От мысли, что, оказывается, не я один прослезился, стало чуть-чуть легче и не так стыдно за собственную слабость.
Нужно было что-то сказать, как-то дать понять Алевтине, что я ценю ее поступок. Неловко улыбнувшись, просипел сквозь сжимающий горло спазм:
— Наверное, в п… пы-рошлой жизни ты была женой декабриста, Аля…
Она улыбнулась в ответ сквозь слезы — светло, ласково:
— Наверное, — и снова замолчала.
Я понимал, что ее ждут, но не мог отпустить. Продолжал сжимать тонкую изящную руку:
— Тебе будет трудно тут, — предупредил зачем-то.
— Ничего, справлюсь. — Тина продолжала согревать меня своей улыбкой. — И ты справишься тоже. На другое не имеешь права.
Пока Аля говорила, я вспоминал тот месяц, что провел в ожоговом отделении. Думал о том, на какую тяжелую и грязную работу обрекла себя моя любимая женщина. Ради меня.
Я был в ужасе от ее жертвенности!
Я был восхищен ее мужеством.
Вдруг понял: чем скорее я поправлюсь, встану на ноги, тем скорее Аля освободится от этого страшного груза, который решилась взвалить себе на плечи.
Решимость сделать все, чтобы как можно скорее выздороветь и выбраться из больницы, вошла в мой позвоночник, превратив его в стальной несгибаемый стержень.
— Я справлюсь. Очень-очень быстро. Вот увидишь! — пообещал твердо.
Не отнимая у меня левой руки, Алевтина кончиками пальцев правой легонечко прикоснулась к моему лицу. Погладила висок, скулу. Пробежалась по бровям и заросшему подбородку.
Я закрыл глаза и наслаждался этой аккуратной, едва ощутимой, но такой необходимой мне лаской! Каждое прикосновение лучше всяких слов говорило мне о чувствах Али. О ее нежности, о желании заботиться. О том, что она соскучилась не меньше, чем я.
— Мне пора, — вздохнула, наконец, Аля. — Но я буду заходить время от времени. И ты, если что, дави на кнопку вызова.
— Ладно.
Ее руки исчезли с моего лица и из моей ладони. Я услышал легкие шаги и шорох открывшейся, а потом закрывшейся двери.
Аля ушла. Но теперь я знал, что она тут, рядом. Стоит нажать на кнопку — и она примчится, чтобы быть рядом. И пусть надолго задержаться не сможет, но и этих мгновений мне хватит, чтобы согреться в лучах ее нежности.
«Если хирурги скажут, что операция прошла хорошо, и пересаженная кожа приживется — признаюсь Алевтине, что люблю ее, — пообещал себе, плавно покачиваясь на волнах эйфории. — Пусть сама решает, нужен ли ей мужчина со шрамами на всю спину. Вдруг выяснится, что нужен?»
Раз моя любимая женщина, мать моего сына, ради меня устроилась санитаркой в ожоговое отделение, не побоявшись день за днем смотреть на обгорелые тела и окровавленные бинты, то уж зажившие раны ее точно не испугают!
46. Алевтина
Устроиться санитаркой в ожоговое отделение госпиталя оказалось проще, чем я думала: младшего медицинского персонала не хватало даже в этой престижной клинике.
Подписывая мое заявление о приеме на работу, заведующий поинтересовался, зачем мне это. Я не стала скрывать, что хочу быть рядом с любимым мужчиной. Заведующий был не слишком рад моему ответу.
— Если б не острая нехватка рук, я бы вам отказал, — заявил он честно. — Но отпускной сезон… текучка кадров… в общем, работайте. И постарайтесь сделать так, чтобы медсестры и другие санитарки на вас не жаловались.
— Жалоб не будет, — поклялась я.
Плетнев за те несколько дней, что я его не видела, исхудал еще больше. Глаза и щеки ввалились. На висках проступила ранняя седина.
Когда-то я думала, что жизнь послала мне страшные испытания! Женщину, которая так и не смогла подарить мне материнскую любовь. Предательство парня, которого я ждала из армии. Лишение родительских прав — неожиданное, несправедливое!
Теперь же я поняла: мои испытания — ерунда по сравнению с тем, что выпало на долю моего любимого мужчины. В том, что он для меня любимый, я уже не сомневалась. Это Родиона Зиновьевича можно было обмануть. От Зина скрыть свои чувства. Но себе-то не солжешь! Сердце про себя все знает!
Дежурить мне предстояло то в день, то в ночь, то целые сутки. Четкого графика не было. Впрочем, это меня не смущало ни капельки.
Никита в садик пошел охотно. И с дедом оставался без возражений. Только требовал, чтобы я обязательно звонила, чтобы пожелать ему то доброго утра, то спокойной ночи. Мог бы и не требовать: я и сама названивала Родиону Зиновьевичу по нескольку раз в день, чтобы убедиться, что у ребенка и у его деда все в порядке.
Работа, как и предупреждал Зиновий, оказалась грязной и тяжелой. Простое мытье полов и протирание пыли меня не смутили бы. И даже грязные горшки и утки меня мало напрягали. Намного страшнее и сложнее было перестилать койки больных, видеть их боль, слышать стоны.
Плетнев — не стонал. После первой встречи, когда не сдержался и прослезился, больше он себе слабости не позволял. В его темно-серых глазах появился стальной блеск. Он не улыбался, когда видел меня, но всякий раз с жадностью ловил мои прикосновения, открыто и откровенно наслаждаясь каждой мимолетной лаской.
Через неделю после того, как я вышла на работу, ему сделали первую операцию. Пообещали, что, если все пройдет благополучно, то повторные операции не понадобятся.
Я очень надеялась, что все будет хорошо. Видела, что Зин старается: без возражений съедает и выпивает все, что ему приносят. С благодарностью принимает лечение. Изо всех сил держится, не позволяет себе раскисать, верит в лучшее.
Как-то после утреннего обхода заведующий отделением, увидев меня, подошел, поздоровался и заметил:
— Если бы я знал, Алевтина, что ты так хорошо повлияешь на Плетнева, сам предложил бы тебе сидеть возле него сутками.
Слова доктора меня вдохновили.
— Есть хорошие новости? — спросила я.
— Есть. Пересаженные лоскуты кожи прижились. Начали зарастать эпителием незакрытые участки. Такими темпами через две-три недели можно будет твоего героя в реабилитацию переводить на долечивание.
— Долечивание? — не поняла я.
— А ты что думала? Как только кожа нарастет, так он сразу вскочит и побежит, как новенький? Не выйдет, к сожалению. Реабилитация потребуется длительная и серьезная: мышцы ослабевшие укрепить, суставы разработать…
— Укрепим. Разработаем, — заявила я уверенно.
— Не сомневаюсь, — хмыкнул заведующий. — С таким-то боевым настроем! Ладно. Занимайся своими делами, — отпустил он меня.
