сейчас. Не ночью. А тогда, пять лет назад. Откуда в нашей жизни появился Осин? Зачем? Для чего? Откуда взялась Маруся? И почему кроха называет Марьяну мамой… Всё так запутано и жаждет ответов, но разбудить мою девочку не поднимается рука. Я и так, без слов, понимаю, что ошибался! Во всём. За то и платил все эти чёртовы годы! И уверен, ещё заплачу не раз!
Прикрываю глаза. Носом утыкаюсь в растрёпанные волосы Наны. Они пахнут нашей страстью и нежностью, родным домом и счастьем, умиротворением и сокровенной мечтой. Неважно, что было в прошлом. Пытаюсь отпустить его. Наполненное болью и страхами, обидами и тайнами пусть катится ко всем чертям! В своих руках сжимаю самое ценное — мою Нану, и будь я проклят, если ещё хотя бы раз стану причиной её слёз.
Одна подушка на двоих. Переплетённое тепло наших тел. Трепет ресниц. Сладкие губы. Родинка на щеке. Моё белокурое счастье что-то бормочет сквозь сон, неловко елозит на моей руке и, развернувшись спустя мгновение, просыпается. В любимых глазах робкое смятение. Стыдливый румянец на щеках. Слышу, как тут же заходится в своём ритме девичье сердечко. И спешу успокоить дурёху ласковым поцелуем.
«Я люблю тебя!»
Нана кусает губы, а я расплываюсь в улыбке. Моё утро самое доброе, самое долгожданное. «Я люблю тебя, Нана!»
— Ветер, — сбивается с дыхания моя девочка. Ей неловко, стыдно, непонятно… Время для нескромных безумий – ночь, утро же снимает маски. — Нам надо поговорить.
— Давно уже надо, — теряюсь в любимых глазах как в лабиринте.
Но Нана безжалостно разрывает зрительный контакт. Вскакивает с дивана и, сводя с ума красотой своего тела, суматошно начинает искать одежду.
— Боже, — бубнит себе под нос. — А если бы Маруся нас увидела …
— Начало шестого, — встаю следом. — Она ещё спит.
— Оденься, Ветров! — Марьяна смущённо отводит взгляд, когда подхожу ближе. Растерянно смотрит по сторонам, лишь бы не на меня.
— Ты хотела поговорить, — наступаю безжалостно, даже не думая одеваться. Я балдею от робкой стыдливости Наны и чувствую, как теряю контроль.
Марьяна с опаской пятится от меня, пока за ее спиной не вырастает дверь в ванную комнату.
— То, что случилось между нами этой ночью, — решительно мотает головой.
— Тс-с, — чувствую, что от волнения Марьяну с ходу несёт не туда. Руками упираюсь в дверь, заключая Свиридову в свой плен, и бесцеремонно перебиваю глупышку:
— Эта ночь была лучшей в моей жизни. Не разрушай!
Горячим дыханием вывожу узоры по обнажённой груди. Марьяна хлопает ресницами, нетерпеливо переступает с ноги на ногу, а затем глазами цепляется за рисунок на моей шее. За годы долгой разлуки он стал больше, извилистее, мощнее. Теперь спускается за спину, по рёбрам доходит до сердца и переплетается в безнадёжном «Нана». Свиридова это видит. Всё понимает. И наконец встречается со мной взглядом.
— Не буду, — произносит тихо и сама тянется к моим губам.
Но нашему поцелую не суждено стать долгим. Уже через мгновение номер заполняется невыносимым грохотом и нервным стуком в дверь, а после сотрясается громогласным басом:
— Открывай! Или я выломаю к чертям эту рухлядь.
Глава 18. Дорога в никуда
Марьяна.
Стук. Такой громкий и внезапный, что сердце ухает в пятки, а на лбу горошинами проступает холодный пот. Первая мысль: нас нашли…
Ногтями впиваясь в плечи Ветрова, боюсь разорвать наш поцелуй. Вдруг он последний? Вдруг за ним темнота?
Забываю про стыд и всем телом вжимаюсь в такое же обнажённое Савы. Сквозь нервную дрожь ловлю последние мгновения нашей близости и сожалею только об одном, что так и не успела сказать о главном!
И снова грохот. Пока сгораю дотла в руках Ветрова и с ума схожу от нахлынувших чувств, там, за дверью, кто-то отчаянно спорит и не скупится на выражения.
Мне бы оттолкнуть Саву и одеться, но страх липкой лентой сковывает движения. В этом номере невзрачном — вся моя жизнь! Я до чёртиков боюсь за Русю и, видит бог, не готова снова потерять моего Ветра! Только не сейчас! Не тогда, когда чувства в груди обострились до предела, а глупые обиды растворились, будто и не было этих долгих пяти лет, подозрений страшных, немыслимой горечи на душе! Ещё ночью, когда Савелий отправился в магазин, а я испугалась, что он снова сбежал, пока плакала тут в гордом, но таком безнадёжном одиночестве, я поняла, что ничего не прошло… И как бы я ни проклинала Ветрова за предательство, а себя за слабость, ни корила за эту ночь сумасшедшую и зависимость свою бестолковую, я его всё равно люблю! Не могу без Савы. Не живу. С трудом существую.
Но стук этот невыносимый и брань поганая за дверью намекают, что я опоздала с прозрением.
— Дьявол! — рычит сквозь стиснутые зубы Ветров и кулаком, кажется, прошибает дверь в ванную за моей спиной. Шумно дышит. Собой закрывает меня от всех бед. Что-то шепчет, пытается успокоить, зачем-то извиняется, а потом басит. Грозно. С надрывом. Но не так громко, чтобы его запросто услышали за дверью.
— Только попробуй ворваться сюда, придурок! Убью!
Чувствую, как каменеют мышцы на его плечах, как крепкое тело наливается сталью и отчего-то вмиг перестаю дрожать: я и забыла, как спокойно бывает под защитой Ветрова. Жаль, Сава этого не понимает!
— Нана! — шипит он и отстраняется, а меня снова начинает трясти. От внезапного холода. От страха. От взгляда Ветрова такого ледяного и отстранённого, что не на шутку становится жутко.
— Нана! — повторяет Сава чуть громче, горячими ладонями обхватив моё лицо. — Посмотри на меня, пожалуйста! — командует, силой вынуждая окунуться в морозную пустоту его глаз. — Не бойся! Это просто Федька! Голову ему оторву, слышишь?
Киваю, но, продолжая жадно цепляться за Ветрова, не могу сдвинуться с места.
Федька… Просто Федька… Бред! Зачем парню вышибать в номер дверь и горланить на всю гостиницу?
— Нам нужно одеться, обезьянка моя, — губами Сава невесомо скользит по моим щекам. Ласково. Нежно. Дыханием жарким отогревает душу. Ловит момент, когда неуверенно киваю, и резко отходит. С пола наспех собирает вещи и скомканные суёт мне в руки.
— Сейчас от грохота Маруся проснётся! — поторапливает очнуться и за локоть тянет к закрытой спальне. — Испугается ещё, — Сава подмигивает и ловко так заталкивает
