— Детка, заберите это и принесите полбутылки.
— Полбутылки, сэр? — переспросила она с видом неподдельного удивления, глядя на него сверху вниз и медля.
— Да, полбутылки. А если нам понадобится еще, я вас вызову.
Когда она вернулась с полбутылкой шампанского, он сам открыл ей; мимоходом заметив свое отражение в зеркале, он обрадовался тому, как уверенно и жизнерадостно выглядит. Находясь здесь, в такой ситуации, с этой девушкой, он оставался светски сдержанным. "Бог мой, — думал он, — значит все возможно". Это развеселило его. Он выпил вместе с Петси шампанского. Она сказала:
— Вы мне нравитесь.
— Приятно слышать.
— Но какой вы тощий, однако. Ваша мамочка что, не кормит вас?
— Отощал от забот.
— Что-то вы не похожи на человека, который сильно чем-нибудь озабочен.
— Неужели?
— Да уж. Скорее, вы человек хладнокровный, ни от кого не зависимый. Вы будто всем посторонний, но, может, это и неплохо. Может, хорошо, когда человек слегка окружен тайной.
— Вы милая, — сказал он уклончиво, ставя свой стакан и прикоснувшись к ее груди.
— Ну так идите ко мне, — ответила она после небольшой паузы.
Она приняла его и руководила им; он чувствовал огромное желание и великое ощущение мужской силы, он обладал ею. "Да, так! — шептала она. — Так! — И затем жадно: — Еще, еще!.." Он двигался естественно и легко, и пробуя и ощущая; отчасти его наслаждение увеличивалось от того, что он видел, какое удовольствие доставляет ей, — он переживал изначальную мужскую гордость производителя, несущего семя. Было ощущение, что это делается не просто для чувственного наслаждения, а для чего-то большего, хотя это делалось именно для чувственного наслаждения.
Потом, после того, как они немного отдохнули, она помыла его и смотрела, как он одевается. Затем она расчесала ему волосы. Он должен был еще дождаться Пауля. Перед тем как им уйти, оба расплатились с мадам Менокулис и выразили свое безмерное восхищение ее заведением.
Выйдя, они молчаливо брели сквозь холодную темноту, зыблющуюся на грани наступления утра, и отдаленные огни Бродвея, рассеянные высокими зданиями, конкурировали с наступающим рассветом. Александр шел невесомо, совсем не чувствуя усталости. «Боже мой, — Думал он, — значит, все возможно. Все возможно!»
Вернувшись в студию Пауля — домой ему было возвращаться слишком поздно — он сел писать письмо.
"Дорогой мистер Зукор! Вполне вероятно, что мое имя Вам ничего не скажет, однако я пишу Вам, веря, что Вы могли бы использовать меня в качестве Вашего личного ассистента. Причина моей уверенности кроется в том, что я несколько лет работал личным ассистентом мистера Вилли Сейермана и был инициатором подготовки к демонстрации фильма "Арлезия", купирование которой сделало ее пригодной к прокату. Как Вы знаете, эта лента принесла прокатчику Сейерману миллион долларов, чем он в немалой степени обязан выгодным условиям, которых я добился в результате переговоров с представителем создателей картины. Я сообщаю Вам все это с тем, чтобы Вы имели представление о роде моей деятельности. Утвержденное мною в этом письме может быть подтверждено мистером Льюисом Шолтом, который проводил переговоры от лица первоначальных владельцев "Арлезии". Далее сообщаю Вам, что у меня есть некоторые идеи, основанные на многолетней практике и опыте работы в кинобизнесе, и эти идеи я могу использовать в Ваших интересах, ибо всегда рассматривал Вас, как видную фигуру в области кинопроката. Я могу быть весьма полезен Вам в случае нашего сотрудничества. Было бы хорошо нам увидеться, чтобы я мог представиться Вам лично и обсудить с Вами некоторые из моих идей. Если вы сочтете возможным назначить время встречи, и узнаю об этом, позвонив вашему секретарю в следующие два дня.
С уважением, Александр Сондорф".
Выбросив из своей фамилии букву "п", он будто отбросил назад какую-то часть своей юности, из которой исходила его неуверенность в себе. По окончании этого письма Александр написал еще несколько идентичных по содержанию, адресовав их к влиятельным в мире кинопроизводства и кинопроката фигурам. Когда он опускал письма в почтовый ящик, небо стало уже совсем светлым.
В восемь часов пополудни девушки начали прибывать; молча, поодиночке и парами, в спешке пробираясь сквозь толпу мужчин, ожидающих перед входом в "Палм-рум" открытия платного танцзала. Небрежно приветствуя привратника, девушки проходили внутрь, а угрюмые мужские глаза смотрели на них сверху вниз, пока они протискивались мимо, поднимались по ступенькам, шли мимо билетного киоска и терялись из виду в глубине тусклого коридора, в потемках которого они, чуть оживившись, копались в сумочках; мужчина в рубашке с засученными рукавами, стоявший у прохода в стене, выдавал им куски измятого, потрепанного картона с номерами, нацарапанными карандашом. Девушки устроили здесь небольшую сутолоку, топчась в этом омуте женственности, подолгу поправляя прически, стараясь рассмотреть себя в маленькие карманные зеркальца, тщательно доводя до совершенства макияж, оправляя складки и оборки платьев; вдевались в мочки ушей незатейливые сережки, срочно принимались меры по закреплению лопнувшей не ко времени бретельки бюстгальтера и устранению других мелких неполадок в костюме. Потом их улыбки начинали все более светиться, будто электрическая иллюминация разгоралась в сумерках, — они входили в зал "Палм-рум".
Каждый раз, как очередная девушка появлялась в дверном проеме, Джим Кэй видел в рамке своей фотокамеры их перевернутые изображения. Он, надеясь на чудо, пытался схватить тот миг, когда в проеме возникнет необыкновенная девушка, сияя возбужденной соблазнительной улыбкой на фоне сутолоки, созданной другими девушками, только еще собирающимися войти, еще оправляющими платья, подмазывающими глаза, еще не включившими своих улыбок. Он надеялся сделать такой снимок, который наиболее полно выразит этот момент — вход десятицентовой платной танцорки, и он представлял это так: огни, вспыхнувшие над танцевальной площадкой, мгновенно заливают ее сиянием, делая костюм ее драгоценным, бусы и зрачки глаз — сверкающими, в движениях или выражении лица она явно подражает Норме Толмейдж, или Глории Свенсон, или Кларе Боу. И те, за ее спиной, контрастом, еще без улыбок, в суете последних приготовлений, еще не готовые явиться на свет. Этот снимок он сделал позже. А пока же… Трудность была в том, что большинство этих девушек не были красавицами, да и одеты они в основном в дешевое готовое платье или во что-то собственноручно пошитое; к тому же, войдя и обнаружив, что огромный "Палм-рум" еще почти пуст, они тут же теряли всю свою приготовленную веселость и завлекательность и на лицах их застывало прежнее угрюмое выражение.
