А потом мы вместе пели песню за песней, от «I Get a Kick Out of You» до «Everybody’s Talkin’», и все они безупречно подходили к моим вокальным данным и манере исполнения Алена. Я пела! Мои плечи двигались, я улыбалась, я играла перед зрителями в чужом городе. Я стояла там и позволяла им принимать меня. Я снова была Соланж Томпсон – девушкой с эдакими вот волосами, в красном атласном платье и с блестящей помадой на губах. Я стала той, кем была до замужества и рождения ребенка, до того, как начала делать карьеру, до того, как в мою жизнь вошли награды и разочарования, вспышки гнева и слезы, смерть родителей и конец любви. Это была просто я, радостно певшая в полутьме.
Ален отступил назад, когда группа заиграла вступление к «My Man» – роскошной песне, ставшей моей сольной. Прожектора не позволяли мне видеть слишком много вокруг, один луч осветил меня, оркестр немного замедлил темп. Единственное, чего сейчас не было, чтобы в точности повторить прошлое, так это гардении за моим ухом. Я пела и пела, но на этот раз с тяжелым сердцем, и не потому, что грустила о «моем мужчине», а потому, что тосковала по этой вот части моей жизни, той части, которая некогда была моей, и только моей. Я тосковала по самой себе. А когда песня закончилась, аплодисменты чуть ли не подняли меня над сценой, и я почти летела к тому столику, за которым уже сидел Ален, мой молодой Джулиус, – он ждал меня с самой сексуальной улыбкой на самых сексуальных в мире губах.
– Ты была великолепна, – сказал он, слегка наклоняя голову. – Спасибо.
– Спасибо тебе, – ответила я, устало садясь рядом с ним. Был ли он настоящим? Он наклонился ко мне, его рука скользнула по спинке диванчика. – А откуда ты знал, что я могу это сделать?
– Музыка остается с тобой навсегда. Может, она и спрячется на время, но она постоянно живет в тебе, ожидая, когда сможет вырваться наружу.
Прежде чем спросить, откуда он знает мою девичью фамилию, не говоря уже о том, что я когда-то пела, я должна была разобраться кое с чем другим.
– Знаешь, это может показаться странным, но ты ужасно похож на…
– Идем-ка отсюда, – перебил он меня, почти прижавшись губами к моему уху. От его голоса по моей спине пробежали мурашки. Он и говорил как Джулиус. – Ну, то есть… если ты принимаешь Шаг.
Я повернулась к нему лицом. Бог мой, от него даже пахло как от Джулиуса. Дамочки из С.Е.К.Р.Е.Т. всерьез потрудились. Моя ладонь вдруг очутилась в его руке, и мы сбежали из клуба на оживленную вечернюю улицу.
– Я покажу тебе мой Париж, – сказал Ален, набрасывая мне на плечи свой смокинг.
Он взял меня под руку и увлек к станции «Сен-Жермен-де-Пре». Он не отпускал меня ни на секунду – ни когда мы шли по улице навстречу людскому потоку, ни когда спускались по влажным ступеням в подземку. Мы подошли к турникету, и он пропустил меня вперед, протянув мне свою проездную карточку.
Я заколебалась.
Мне необходимо было как-то осознать все это: передо мной стоял невероятно красивый молодой мужчина, в белой рубашке с расстегнутым воротником, галстук свободно болтался на его шее, как у Фрэнка Синатры. И на мгновение мне показалось достаточным просто остановить вот это мгновение, запомнить улыбку парня, стоявшего передо мной здесь, в Париже, после полуночи. Он выглядел как видение моей лучшей стороны. А я сама выглядела довольно странно в своем изумительном платье на фоне уставшей растрепанной толпы битников, туристов и студентов, спешащих по домам или, наоборот, только что вышедших на улицу…
– Поезд ждать не станет! – крикнул Ален, заглушая шум подземки. – Прими этот Шаг, Соланж! Просто прими его!
А может, и этого уже будет достаточно? Просто воспоминания? Шагнуть сейчас вперед будет означать также и шаг назад, а хочу ли я этого? Хочу ли оживлять всю прежнюю боль и грусть?
Но тут я ощутила внутренний порыв, все мое тело потребовало: «Иди!»
Я сунула в щель карточку и протиснулась сквозь турникет. Губы Алена тут же очутились в дюйме от моего лица, его взгляд жадно смотрел на мои рубиновые губы. А потом он поцеловал меня, сначала осторожно, пробуждая во мне желание, заставляя тело наполниться теплыми воспоминаниями. Я обняла его, прижала ладони к его торсу, чувствуя крепкие мышцы под белой рубашкой. Кто-то натолкнулся на Алена, на мгновение разделив нас. Мы вышли на платформу, и, когда подошел поезд, Ален втолкнул меня внутрь. И мы, хихикая, упали на свободные места в полупустом вагоне. Я снова ощущала себя двадцатилетней, когда каждая ночь предлагала бесконечные возможности.
Мне пришлось подавить слезы, но не слезы тоски, а слезы радости, облегчения. Мы проехали несколько остановок, и я позволила Алену повести меня вверх по лестнице, в теплый и влажный воздух совсем другой, более тихой части Парижа. Ален объяснил, что мы находимся в районе Монпарнас, о котором я знала лишь из биографий разных писателей и художников. После долгого блуждания по лабиринту узких улочек мы остановились у каких-то железных ворот, которые Ален отпер ключом длинным, как карандаш; ключ, как оказалось, висел на цепочке на его поясе.
– Четыре этажа. Но лифта нет, – предупредил меня он, тихо закрывая за нами ворота.
Я чувствовала, как с каждым лестничным пролетом улетучивается моя сдержанность. И хотя здание было узким, а ступени истерты ногами усталых парижан, век за веком поднимавшихся по этой лестнице, квартира Алена, прятавшаяся в мансарде, была аккуратной, чисто мужской и на удивление просторной; наверное, это впечатление создавалось прежде всего благодаря высоким потолкам и наклонно расположенным окнам, из которых открывался ошеломительный вид на здания Парижа. Ален обладал отличным вкусом и чувством стиля. Он не стал менять потертые плитки пола или поблекшие бумажные обои; он лишь слегка задекорировал эти великолепные реликты ушедшей эры.
Ален снял с моих плеч смокинг и повесил его на спинку забрызганного краской стула. Потом осторожно взял из моей руки сумочку и положил ее на нечто вроде маленькой мясницкой колоды рядом с прекрасной антикварной фарфоровой раковиной. Алену незачем было включать свет. В комнате его хватало – от городских фонарей и рекламы. Квартира не имела ни малейшего сходства с моим номером в отеле «Георг V», но здесь, подумала я, человек может быть гораздо счастливее.
Я стояла перед широкой тахтой, заваленной пестрыми покрывалами и шелковыми подушками и с трех сторон окруженной искусно выкованной решеткой. Я нервничала, как та девчонка, которой была когда-то. (Черт побери, тебе сорок один, а ему… нет!») Но руки Алена, легшие на мою талию, не дали страхам захватить мои тело и ум. Ален держал меня и прекрасно знал, что со мной делать.
