У стойки, на которой стоял таксофон, кассирша рассчитывалась с клиентом, официантка о чем-то оживленно болтала с буфетчиком.
«Все, если не дозвонюсь – возвращаюсь обратно», – решила Норико, прислушиваясь к гудкам. Третий, четвертый…
– Да, – ответил вдруг незнакомый мужской голос. Норико на какое-то мгновение даже растерялась.
– Это квартира Наоэ? Трубка молчала.
– Сэнсэй, это вы?
– Да… я… – Наоэ говорил как-то странно, точно с набитым ртом. Норико удивилась: у Наоэ была хорошая дикция.
– Сэнсэй, это я, Норико. Вы слышите меня?
– Да…
– Как плохо слышно… Вас не было дома?
– Нет…
– Я звонила, но никто не брал трубку…
– Я спал, – помолчав, сказал Наоэ.
Норико недоумевала: неужели не слышал? Или лжет?
– Вы один?
– Да.
– Я звоню из кафе, совсем рядом. Можно зайти к вам на минутку? Мадам Гёда и старшая сестра беспокоятся, послали проведать вас. Наоэ молчал.
– Так я зайду?
– Заходи.
– Вам что-нибудь нужно? Сакэ? Сигареты?
– Не надо. Все есть.
– Я скоро!
Норико взяла со столика счет и направилась к кассе.
Наоэ лежал в постели. Он был в пижаме – выходит, не лгал, из дома действительно не отлучался.
Норико внимательно огляделась: на котацу, как и обычно, стакан с сакэ, повсюду разбросаны какие-то бумаги, копии статей. Но второго стакана не видно. На столе груда журналов и книг. На кухне в раковине гора немытой посуды – прибирали квартиру давно.
– Как здоровье? – Норико сняла пальто и присела на краешек кровати.
– Простыл немного. – Голос у Наоэ был странный – вялый и невыразительный.
– А как температура?
– Нет термометра…
– Ох, горе вы мое!
Норико нестерпимо захотелось приласкать Наоэ, такого беспомощного и больного.
– Как же так… – пробормотала она, с трудом сдерживая себя. Протяни он руку, скажи только слово – и она сама бросилась бы в его объятия.
Норико склонилась над ним и обомлела: глаза его как-то странно светились – не холодным и острым металлическим блеском, как обычно, а тусклым отсветом заходящего солнца. Лицо было фарфорово-белым, щеки ввалились.
– Что с вами?
Наоэ безуспешно пытался задержать взгляд на Норико. В огромных зрачках отражалось ее лицо.
– Вам надо поспать. – Норико заботливо прикрыла Наоэ одеялом. Он устало опустил веки, будто только и ждал этого.
Норико принялась за уборку.
Через десять минут она подошла к Наоэ. Он спал очень тихо, даже дыхания не было слышно.
– Как похудел… – Она долго смотрела, точно не узнавала его. Потом тихонько вышла на кухню. Она сняла жакет и, оставшись в тоненьком свитере, вымыла посуду. Тихонько, стараясь не шуметь, подмела кухню, вернулась в комнату.
Наоэ все еще спал, отвернувшись к стене.
Чем бы заняться?
Норико собрала с котацу бумага, аккуратной стопкой сложила их на столе, поставила на место пепельницу. Толстый ковер в комнате был весь в пыли, но Норико не хотелось включать пылесос: она боялась разбудить Наоэ. Она подняла с пола газеты, расправила скомканное белье. Потом нагнулась, пошарила рукой под кроватью: может быть, что-нибудь закатилось? Рука коснулась чего-то холодного и твердого. Стерилизатор. Наоэ делал себе укол? Привычным движением Норико сняла крышку, заглянула внутрь. В коробке лежали шприцы и две пустые ампулы. Норико осторожно взяла одну. «Опий».
Опий?! Сильнейший наркотик… Даже после операций его редко прописывают больным. Только при невыносимых болях…
Норико внимательно посмотрела на Наоэ и снова увидела его мутный, блуждающий взгляд. Ей не раз приходилось вводить больным опий, и она хорошо помнила их глаза. Но зачем ему это? При обычной простуде? Да еще в таких дозах? Неужели?.. Норико словно огнем обожгло.
Положив стерилизатор на пол, она снова склонилась над Наоэ. Восковые, покрытые щетиной щеки… Заострившийся нос.
Норико поспешно задвинула стерилизатор на прежнее место, словно надеясь, что это избавит ее от мучительных мыслей. Лучше бы ей не видеть, не знать ничего. И зачем она только открыла крышку? Непонятное чувство вины овладело ею.
Она медленно поднялась с колен и неожиданно наступила на что-то твердое. Какой-то твердый предмет.
Норико посмотрела под ноги: на ковре что-то белело. Норико протянула руку. Серьга в платиновой оправе. Она лежала застежкой кверху. Кто-то все-таки здесь был…
Норико устало присела на край кровати. Сидела долго и неподвижно, сосредоточенно глядя на блестевшую на ладони серьгу.
Проснулся Наоэ через час. Открыв глаза, с удивлением оглядел Норико и, поняв, что это не сон, медленно приподнялся.
– Проснулись?
– Да. – Теперь голос звучал как обычно – отчетливо-ровно.
– Ничего не болит?
– Нет.
– Вы помните, как я пришла?
Наоэ задумался, потом утвердительно кивнул.
– Меня послали госпожа Гёда и старшая медсестра. Что сказать им?
– Скажи, что все в порядке.
Наоэ огляделся, ища сигареты. Норико придвинула ему пачку и пепельницу.
– Значит, у вас простуда?
– Простуда, – повторил Наоэ, поднося к сигарете спичку.
– И только? Зачем же тогда наркотики?
Лицо Наоэ на мгновение исказилось. Норико знала в нем каждую черточку – она всматривалась в него каждый день, ловила малейшие перемены, – но сейчас, после недолгой разлуки, она не узнавала его: это лицо показалось ей бесконечно чужим, далеким и неприязненным.
– Вы похудели, – грустно заметила Норико, не отрывая глаз от Наоэ.
– Не стоит волноваться.
Наоэ мрачно смотрел в окно. Про сигарету он явно забыл: пепел вот-вот упадет на ковер. Норико подставила пепельницу.
– Я вам принесла лекарство. Действительно от простуды. Взяла в клинике у терапевта. – Норико протянула пакетик со штампом «Ориентал».
– Не надо.
– Может… у вас не простуда? Скажите честно. Пожалуйста. Вы же врач, вы должны понимать, что…
Наоэ молчал.
– Что с вами?
– Ничего.
– Неправда.
Наоэ потушил сигарету и взял Норико за локоть.
– Пустите. Вы больны, вам нужен покой. – Норико попыталась высвободиться, но Наоэ не отпускал ее. – Не надо. Я ведь ненадолго, меня послали…
– Ну и что.
– Мне пора… А то подумают бог знает что.
– Пусть.
– Нет, не «пусть». И потом… сегодня нельзя. Правда.
Наоэ крепко держал ее в своих объятиях.
…Когда он отпустил ее, Норико коротко вздохнула и открыла глаза. Наоэ лежал на боку. Норико окончательно очнулась.
– Я боюсь… – сказала она. – А если… Если будет ребенок? – Голос ее звучал удивительно мягко. – Вы слушаете меня?
– Слушаю.
– Что тогда? – Норико прижалась к нему. Спина у него была ледяная. Неужели это тот человек, который минуту назад так жадно обнимал ее? – Я… Я воспитаю его. Что бы ни случилось.
