заборе. Но я не представляю, как подать. Конечно, телефон, планшет и часы у нее отобрали.
— Щас подумаю.
Блядь, все так четко было спланировано. И ночь темная, располагающая.
— Ману, пожалуйста, вытащи ее. Я без нее не поеду. Не поеду ни за что!
Сжимаю ее руки, смотрю в глаза:
— Сядь. Дай мне подумать. Окей?
Смотрю на Семена.
— Ты протрезвел?
Кивает.
— Мы прогуляемся. Закройся и сиди тихо.
Таисия пытается увязаться за нами, и на ее уговоры уходит непозволительное количество времени. После чего мы по дворам аккуратно добираемся до нужного дома. Почему аккуратно? Я интуитивно обхожу заборы, за которыми громкие собаки. Знаю семьи, которые таких держат.
Знаю, где камеры, и их тоже мы обходим.
Дом баро Кусаинова — чертова крепость, окруженная двухметровым забором. Там и камеры, и собаки. Попасть и вылезти незаметно — нереально. Однажды, много лет назад, я нашел лазейку — по ветвям березы, но дерево в тот же день срубили.
— У вас же нет с собой оружия? — хмурится Семен, прикидывая, не решусь ли я на шторм.
Качаю головой.
Картинки перед глазами возникают нехорошие. Я думаю о Насте, о нашей первой встрече, которая состоялась спустя два месяца после ее брака. Случайная встреча в городе. Она бросилась ко мне и разрыдалась. Я был с друзьями. В тот день Жора пообещал, что поможет навести порядок в Кале. Мы пробовали через полицию — но быстро поняли, что это нереально, система в Кале настолько прогнила, что необходимо влияние сверху.
Качаю головой и усмехаюсь. В отношении побегов у меня какой-то гештальт незакрытый. Что ж. Доведем сегодня дело до конца.
Пишу: «Отправь девочку».
Прочитано.
«Сейчас?»
«Да».
— Есть предположения, в какой она комнате? — спрашивает Семен. — Можно было бы бросить камешек или посветить в окно.
— Подожди пока.
— У вас есть кто-то в этом доме, кому вы доверяете?
— Пятьдесят на пятьдесят. Посмотрим сейчас. Вообще, наверное, зря я тебя позвал с собой.
— Думаю, вам очень повезло, что напился я именно сегодня. Это большая редкость.
Усмехаюсь. Сам на окна смотрю. Надежда и правда есть, но не такая уверенная, как хотелось бы. Раньше доверял. Такое было. Сейчас — под большим вопросом. Слишком много времени прошло, слишком мы с ней изменились.
— Внимательно следи за забором.
— Уже.
Мы прячемся за дальним сараем, чтобы не попасть на камеры. Ждем. Ждем-ждем- ждем. Ожидание становится убийственным, на часах половина десятого.
Свет гаснет на первом этаже.
Долго. Зато Семен на морозе трезвеет с каждой секундой, хоть какой-то плюс. Подбирается, наконец, превращаясь из влюбленной размазни в бойца, которого я кого-то нанимал. Его инстинкты обостряются, он готов в стычке, если придется.
Мы оба напряжены предельно. В любой момент нас могут обнаружить, и если я не смогу договориться — будет его выход.
Пульс отбивает.
Движение замечаем одновременно. Несколько кирпичей падают на снег, образуя в заборе совсем небольшое отверстие, через которое чудом пролезает худенькая девочка. Жалость, которую ощущаю, не передать словами.
Никто сюда не придет спасать, потому что никто не догадывается, что здесь живут и хороше люди.
Девочка в тонком комбинезоне, без верхней одежды. Ежится от дикого холода, воровато оглядывается по сторонам. Семен уже машет фонариком, она замечает и доверчиво стартует к нам. Не бежит, а стрелой летит, едва снега касаясь. Стягиваю куртку, расправляю. И в момент, когда девочка добегает, ловлю ее, закутываю и поднимаю на руки. Принимаюсь растирать плечи, спину. Семен присоединяется, трет ей пятки, жарко дышит на них. Натягивает на маленькие ступни свои рукавицы.
— Ты что же босиком? — ругаюсь.
— Попрятали! Попрятали сволочи поганые сапожки! — выдает она чисто, звонко.
И от этой внезапной детской искренности мы с малым срываемся на смешки. Славная девочка. А то, что рыжая, — будит внутри отцовские инстинкты. Моя Вита могла бы быть такой же, если бы в Аню пошла.
— Где мама? Мамочка моя? — начинает беспокоиться девочка, испуганно оглядываясь по сторонам.
— Ждет в машине. Поспешим, а то у нее уже слез не осталось.
Семен надевает Радке свою шапку и забирает на руки. Я кутаю ее ноги, чтобы оказались под тканью, мороз — не просто кусает, он жрет заживо.
— Куда-то вы меня не туда втянули, — сквозь зубы размышляет боец, когда пробираемся теми же окольными путями. — Это точно законно?
— Ты можешь уйти в любой момент.
— Чтобы вас тут с ребенком прибили, ага. И многих вы так вытащили?
— Достаточно, Семен. Поверь, больше тебе знать не захочется.
— Дяденька, вы же меня тут не бросите? — вспыхивает Радка, обнимающая Семена за шею.
— Дяденька этот добрый, он тебя ни за что не бросит, — отвечаю. — Но вот обувь где-то раздобыть тебе надо, причем срочно.
Поворачиваем за угол, и я вижу, наконец, машину. Вокруг никого. Тихо. Облегчение неимоверное.
Таисия выбегает навстречу, несется к нам и вцепляется в дочь. Обнимает ее, целует в щеки.
— Мама, мама, всё хорошо! Мне тетя Лала сказала спешить, я дождалась, пока бабуля уйдет спать, и через забор и пролезла. А дяденька меня на руках нес всю дорогу!
Ощущаю, что от холода сводит плечи.
— В машину, — тороплю. — Быстрее.
— Ману! — раздается за спиной.
Блядь. Оборачиваюсь. Этого еще не хватало.
Настя стоит метрах в десяти. Дышит тяжело, быстро — запыхалась. Длинное траурное платье. Серая шаль на плечах. Она давно одевается как старуха. Вся ее жизнь — траур.
— Ты мне сорвешь операцию.
— Которую спасла.
— Мы спешим, некогда.
— Одна минута. Пожалуйста, всего одна.
Быстро подхожу. Закуриваю.
Она тоже тянется, угощаю сигаретой.
— Артур в тюрьме, ты ведь знаешь об этом. Не можешь не знать. Над ним издеваются. Я навещала недавно, живого места нет.
Ее младший брат. Морщусь. Славный пацан был, пошел по статье, десять лет сидеть будет.
— Его бьют каждый день, Ману. Помоги.
— Я ничего не могу сделать. Пусть Анхель проплатит, у него есть связи.
— Он не будет! — взрывается. — Не потратит и копейки на моего Артура!
— Попроси мужа, пусть повиляет на баро.
- Ты мне мстишь? — вскидывает глаза. Дергается.
Жар пробегает по телу, что на морозе ощущается диковато.
— Ты не пришел в прошлую пятницу, я ждала почти всю ночь.
— Денис должен был предупредить.
— Ты не пришел и не связался со мной! Его бьют всю эту неделю! — Она толкает в плечо. Грубо, резко.
И тут меня взрывает злостью.
— Перестань орать, ты срываешь операцию! — обрываю ее негромко. — Я не могу спасать твоих братьев. — Она пытается ответить, но я перебиваю: — И сыновей не смогу.
Резко замолкает. Перестает дергаться. Глаза огромные, влажные, слеза капает на
