Совсем еще маленькие, девочки права голоса в вопросе о собственной матери не имели. Когда в судебном заседании объявили о решении вернуть дочерей биологическим родителям, обе девочки рыдали. Адриана — будущая настоящая Адриана — рыдала даже громче, чем Ирина. Как ни крути, она любила Степаниду Ивановну. И ей было больно, очень больно слышать от теперь уже неродной матери колкие слова.
— Вот там теперь твоя мама, Ира, иди к ней. А я тебе не мама. Твою маму зовут Наринэ, — Степанида еле сдерживалась от желания окутать любовью родное дитя. Наринэ стояла напротив, с сухими глазами и смотрела, не отрываясь, Ирине вслед. Ее рука крепко держала маленькую ладошку незнакомой чужой родной дочки, но глаза ее не отрывались от рыженькой головки. Судебным решением любви из сердца не вынешь, и Наринэ стала любить обеих девочек. Наринэ была такой от природы, и даже если Адриана рыдала в первые дни, это быстро прошло, и заботливые, терпеливые руки Наринэ Казарян залечили ее раны, чего было совершенно невозможно сказать об Ирине — той Ирине, что сама теперь рожала в квартире на проспекте Мира и не желала под страхом смерти ехать в родильный дом. Ее можно было понять.
Степанида Ивановна требовала от Ирины незамедлительно забыть и Наринэ — родную если не по крови, то по сердцу, принять ее, чужую женщину, и отвергнуть теперь уже недействительное имя. Ирина возненавидела ее за это. Узам крови придается слишком большое значение. Ирине было совершенно все равно, какого цвета у нее волосы и насколько она похожа на детские фотографии Степаниды Ивановны, она воспринимала в штыки их ласковые заигрывания и подарки, отказывалась забывать Наринэ, которую, единственную, считала своей настоящей матерью, а Степаниде Ивановне упорно говорила «вы». Колючий запуганный ёжик, ее реакция обижала Степаниду. И то, что при любой возможности Ирина бежит в дом к Наринэ, что отказывается откликаться на красивое русское имя Ирина и в школе упорно продолжает подписывать тетрадки чужим теперь именем Адриана Казарян.
Уговоры не действовали, ласка отвергалась. Вскоре Степанида Ивановна с ужасом поняла, что надежды на единение и обретение друг друга тают, как снег в жару. Ирина вдруг вздумала быть вегетарианкой, это в таком-то юном возрасте — да это же просто вредно. Скандалы переходили в другие скандалы, еще более громкие, а обиды становились настолько огромными, что заполняли весь дом. В конце концов Степанида потребовала, чтобы Ирина БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ СМЕЛА ходить в дом к этой проклятой Наринэ. Тогда Ирина сказала, что знать она своих якобы родных родителей не хочет и считает их совершенно чужими людьми.
Как ни странно, после этого отношения между всеми сторонами несколько улучшились. Хотя стена между матерью и дочерью только укрепилась, а запрет на визиты в семью Казарян остался в силе, крики стихли. Ирина стала жить сама по себе, а родители — сами по себе. Наринэ Казарян тихо любила обеих девочек, прижимая к сердцу и ту, и другую, и этих коротких, воровски украденных минут хватило, чтобы Ирина в конце концов смирилась с тем, что случилось, и приняла хотя бы имя. В шестнадцать лет она хотела поменять паспорт, чтобы отказаться и от него, но именно Наринэ отговорила ее от этого, пытаясь выступить адвокатом Степаниды, как это ни странно.
— Она — простая женщина, — говорила Наринэ, наливая Ирине чай и поглаживая по волосам. — Она просто хотела быть рядом со своей дочерью. Разве она могла подумать о том, что это так сильно подействует на тебя.
— Но почему она не могла оставить все, как есть? Ведь мы же жили рядом, могли бы видеться. Зачем был нужен этот суд? Почему она не дает мне приходить сюда?
— Она хочет, чтобы ты любила ее, а меня — не любила, — тихий бархатный голос Наринэ переливался нежной мелодией, действовал усыпляюще, и Ирина обожала легкий акцент, который все еще оставался у той в голосе. — Она просто забыла, что люди не могут выбирать, кого любить, а кого нет.
— Но почему? Почему не могут?
— Не можем — и все. Зато если уж мы кого-то любим по-настоящему, этого у нас никто отобрать не может. Что бы ни происходило, каким бы ни был суд и что бы нам ни запрещали. Я люблю тебя и люблю Адриану. И я уверена, что от такой любви к вам, девочки, я стала самым счастливым человеком в мире. Я бы хотела, чтобы ты тоже любила.
— Я люблю тебя, мама.
— Я бы хотела, чтобы ты полюбила и ее. Она искала тебя, но почему-то Бог так и не дал ей тебя найти. Может быть, однажды. — Наринэ говорила, и Ирина успокаивалась. Иногда Наринэ просто тихо пела спокойные переливчатые песни. Она вступалась за Степаниду, старалась не заострять углов, не звала Ирину на праздники, хотя и мечтала ее там увидеть. Потом Наринэ умерла, и противостояние закончилось. Ее полной победой, естественно. Ибо место матери в сердцах обеих девочек так и осталось навсегда за ней. А Адриана стала самой близкой, самой лучшей подругой для колючего рыжего Ёжика, и, продолжая дело матери, она приглядывала за Ириной, стараясь приблизить тот день, когда в душе подруги поселится мир. Она-то знала, что Ирина не рождена такой — она стала такой, ее сделала такой ее собственная мать, запретившая ей любить.
И, что самое неприятное, Степанида Ивановна, живущая мирно со своим мужем в своей квартире, не имела ни малейшего понятия о том, что натворила. Она продолжала надеяться, что со временем все как-нибудь образуется. И что бывает и хуже — вон, у других, посмотрите, дети вообще наркоманы. А моя-то хоть и вегетарианка, а не пьет, не курит, не шумит и за квартиру платит. Степанида Ивановна научилась кое-как принимать эту полнейшую отчужденность, но только до того дня, когда Адриана пришла к ней в дом и рассказала о том, что Ирина ждет ребенка. Адриана — та самая, которую она своими руками отвела к Наринэ и о которой после этого вспоминала, может, пару раз, к которой она ревновала, перед которой, как ни крути, до сих пор испытывала некое гложущее чувство вины — Адриана пришла и рассказала, что Ирина уже скоро будет рожать. Она решила, что Степаниде Ивановне и ее мужу обязательно нужно об этом знать. Адриана до сих пор не оставляла надежды всех примирить. В этом она пошла в свою мать. Даже Степанида Ивановна теперь признавала это.
Может быть, и не стоило разделять их. Может, надо было как-то договориться и оставить все, как есть. Может быть, так и было бы лучше. Жили бы одной большой странной семьей, раз уж судьба нас свела всех вместе, переплела в этот дурацкий клубок. Может быть, было бы лучше. Может быть. Кто ж знал. Степанида Ивановна вдруг поняла, что страстно мечтает увидеть внука. Или, может быть, внучку. Хоть бы одним глазком! Может быть, Адриана уговорит Ирину и та согласится показать ребенка? Как бы было хорошо!
