— Ты закрывала передо мной дверь своей спальни, — напомнил Дэвид. — В тот день, когда умерла Элизабет, ты отвернулась от меня. И потом всю неделю ты каждый вечер шла в свою комнату одна, и каждое утро, когда ты выходила, ты все больше отдалялась от меня. Похожее происходило с моим отцом. Когда мои мать и сестра погибли в автокатастрофе, он отвернулся от меня. Он не мог любить меня, потому что я выжил. Точно так и ты не могла меня любить, потому что Элизабет ушла, а я все еще здесь.
Слова мужа потрясла ее до глубины души. Это истина, которую она не могла опровергнуть. Виктория прижала руку к груди, чувствуя тупую боль в сердце. Через минуту она сидела на краю кровати, глядя в глаза мужчине, которого таким прежде никогда не видела.
— Ты никогда не говорил этого раньше.
— Надеялся, что ты поймешь сама. Ты чертовски умна во всем остальном.
— Я… Я никогда не хотела, чтобы ты умер вместо нее.
— Это уже не имеет значения, не так ли, Вики? Мы это сделали. Мы трудились над этим в течение долгого времени. — Дэвид усмехнулся. — Что мы пытаемся выяснить? Что нам осталось? Почему бы тебе просто не дать мне развод и не объявить об этом? Ты можешь иметь магазин. Ты можешь иметь все, что хочешь.
— А ты? — спросила она. — Ты будешь иметь ее?
— Я доставил Жасмин больше боли, чем когда-нибудь тебе, — сказал Дэвид с жестокой честностью. — Я использовал ее для собственного удобства, она дарила мне дружбу и доброту. Когда она забеременела, я дал ей деньги на аборт, она бросила их мне в лицо. Когда Жасмин родила Алису, я предложил посылать ей деньги, но она отказалась. В течение многих лет я не давал Жасмин или нашей дочери ни единого цента. Наконец, она сломалась. Ей понадобилась помощь. Семья отвернулась от нее из-за рождения внебрачного ребенка, тем более не от китайца. Поэтому я послал ей несколько долларов, которые она попросила, и ни цента больше. Я никогда не видел Алису, даже издали на детской площадке. Жасмин не хотела, чтобы я смутил дочь, и я не мог предать… — Он потер тыльной стороной руки глаза, подозрительно влажные.
Виктория еще не оправилась от его предложения о разводе, она едва могла следить за его словами, льющимися из самого сердца. Плотину прорвало, и чувства, накопившиеся за двадцать лет, бурлили в потоке эмоций. Она была захвачена ими, совершенно неожиданно для себя. Все прежние чувства молодой любви возвращались. Она внушала себе много лет, что ненавидит Дэвида, но она действительно никогда не говорила себе, почему. Теперь она не была уверена, что могла бы вспомнить причину. Виктория просто знала, какую боль он доставил ей, и полагала, что должна отплатить ему тем же. Она знала, что муж не ладил с отцом, но не поняла, что причина кроется в аварии, в которой Дэвид выжил, а его сестра и мать погибли. Почему она не сопоставила эти факты?
Все обрело смысл. Даже, в некоторой степени, его любовное приключение. В глубине души она честно признавалась себе, что отвернулась от мужа. Она испытывала печаль, депрессию и боль и просто не хотела чувствовать что-нибудь еще.
— Я не жду, что ты простишь меня, — устало сказал Дэвид. — Я слишком стар, чтобы начать все заново, что-то изменить, сделать лучше. Я чертовски стар.
Вот она, причина, почему она не любила его таким.
— Ты такой слабак, Дэвид. Почему ты никогда не борешься за то, что хочешь? Почему ты не пытался завоевать внимание отца, мое внимание? Почему не боролся с Жасмин, чтобы увидеть собственную дочь? Почему ты всегда сдавался, искал легкий путь?
— Потому что я никогда не побеждаю, даже когда пытаюсь.
— Вряд ли ты пробовал. Ты обвиняешь себя, так как полагаешь, что тебя обвинят другие. Я думаю, ты из тех, кто не в силах пережить трагедии.
— Ты слишком долго занималась терапией, Вики, — устало вздохнул он.
— Я занималась терапией слишком долго, — согласилась она. — Теперь я понимаю, что мне она не нужна. А тебе просто необходима. — Виктория поднялась с кровати. — И последнее, Дэвид. Если ты хочешь развода, тебе предстоит адская борьба. Может быть, на этот раз ты узнаешь, на что способен. Может быть, на этот раз ты дашь мне шанс увидеть, достоин ли ты моей любви.
Он коротко и горько рассмеялся.
— Черт, Вики. Знаешь, какая ты сумасшедшая? Ты говоришь, что полюбишь меня снова, если я сумею победить тебя, если смогу заставить тебя развестись со мной.
— Мне нужен равный партнер, а не половая тряпка. Это вызов тебе. Честно говоря, сомневаюсь, что тебя хватит на что-то еще, кроме как сбежать в Китай и там зализывать раны. Думаю, все пойдет тем же путем, что и в последние двадцать лет.
— Посмотрим.
— Да, конечно. Увидим. — Последнее слово Виктория привыкла оставлять за собой.
— Не могу поверить, что ты хочешь проникнуть в дом моих родителей, обыскать шкафы и комоды в поисках статуэтки, — сказала Пейдж. — Хуже не придумаешь.
— А ты можешь предложить что-то получше? — спросил Райли, устраиваясь удобнее на водительском сиденье своей машины. — Господин Фонг посоветовал поискать у тех, кто мог иметь дело с подобной статуэткой, и мы решили, что это твой дед.
Он говорил правду, и она уступила. С тех пор, как они ушли от господина Фонга, Пейдж думала о том, что ее дед и дед Райли не просто знакомы, а их соединяет что-то еще. Но она ничего не успела выяснить, поскольку пришлось помогать матери, которая устраивала отца в доме после возвращения из больницы.
— Ты еще раз поговорил с бабушкой? — спросила она.
— Пока нет, — ответил Райли.
Она смотрела на темные тени на улице. Райли поставил машину чуть ниже того дома, в котором она выросла, и Пейдж не могла отделаться от отчетливого ощущения, что они напрашиваются на неприятности, если вообще им повезет не попасть в беду. Но они не станут никуда вламываться, они просто войдут в дом и пройдутся по нему, пока матери и дедушки не будет. Она посмотрела на часы. Почти шесть.
— Они должны вот-вот уехать.
— Если они такие пунктуальные, как ты говоришь.
— Именно такие, поверь мне. Я унаследовала от них ген ощущения времени. Но не забывай, мой отец в доме, не говоря уже о его личной медсестре и нескольких слугах. Мы будем не одни.
— Это плохо, — с улыбкой сказал Райли. — А как это — расти со слугами? Что они для тебя делали?
— Наводили порядок в доме, готовили еду и все такое.
— Значит, если ты уронила фантик на пол, кто-то бросался его поднимать вместо тебя?
— Мне не разрешали есть конфеты. Мне говорили, что это плохо для меня.
— Кое-что плохое на самом деле хорошее, — заметил он с ухмылкой.
Внезапно в машине стало тихо, и эта тишина приобрела новый оттенок — интимности. Сама атмосфера, замкнутое пространство салона машины подталкивали к близости. Она пыталась удержаться от влечения к Райли, напоминая себе — Райли не хочет того, что она, а именно: обязательств, брака, семьи. Может быть, она не собиралась получить все этого прямо завтра или послезавтра, но в конечном итоге — обязательно. Какой смысл тратить время на отношения, которые не приведут к этому? Ей же не двадцать один год. Ей почти тридцать.
