Мишель нахмурилась:
– Фрэнк всего лишь толкнул меня, я упала и ударилась об угол стола. У него сейчас тяжелые времена, его можно понять. Он меня просто толкнул. Один раз такое может случиться с любой.
– Ударил один раз – ударит и во второй, – возразила Энджи.
Мишель резко отвернулась.
– Нет! Больше Фрэнк такого не сделает! Он никогда меня не бил, ему было очень стыдно…
– Ну, еще бы! – процедила Джада. – А за вранье ему не стыдно? А за то дерьмо, в которое он тебя втянул, – не стыдно?
Мишель не хватило духа рассказать подругам, что она до сих пор не объяснилась с мужем. Да после этого они и не взглянут в ее сторону!
– Ладно… – пробормотала она. – Все будет хорошо. Мне, слава богу, не нужно свидетельствовать против Фрэнка, а врать ради него я сама не стану. Буду держаться в стороне и… и… может быть, все обойдется. – Она повернулась к Джаде: – Лучше скажи, что ты будешь делать? Куда ты поедешь?
– Брать мне отсюда особенно нечего… Здесь практически все куплено для детей, кроме разве что инструментов Клинтона, которые он и в руки-то не берет. Мы с Энджи решили, что я какое-то время поживу у нее.
– Здорово! Рада за тебя! – Мишель очень старалась, чтобы ее голос звучал искренне. – Как это мило с твоей стороны, – она повернулась к Энджи, – пригласить Джаду к себе.
Вот когда проснулось зеленоглазое чудовище, а вслед за ним пришло и чувство одиночества. Да что это с тобой? Совсем сума сошла? У тебя прекрасный дом, дети с тобой, и муж – что бы он ни натворил – тебя любит. И у тебя хватает совести завидовать двум одиноким женщинам, страдающим от предательства мужей?
Джада слышала, что именно такой бывает смерть. Только свет в конце тоннеля ее не ожидает. Тело ее жило само по себе, механически двигалось, что-то делало… а душа наблюдала за всем происходящим откуда-то из полного мрака. Ни злости, ни обиды, ни грусти. Все ушло. Она превратилась в робота, в управляемый автомат, способный укладывать вещи, жать на газ и на тормоз, руководить отделением в банке, но начисто лишенный чувств. Пожалуй, это даже к лучшему, потому что вернись к ней чувства, они были бы ужасающими: бессильная ярость, сокрушающая тоска и желание раз и навсегда покончить с нестерпимой болью. На автопилоте двигаясь по дому, Джада поняла, что не способна даже молиться. Господь отдалился от нее больше, чем ее собственная душа от тела.
Они с Мишель съездили за «Вольво»; к их возвращению Энджи уже набила коробками свою машину. Втроем и в полном молчании женщины составили остальные коробки в «Вольво»; потом принесли и, не снимая с распялок, уложили одежду Джады на заднее сиденье «Лексуса» Мишель.
– Постараюсь не измять, – пообещала Мишель. Мини-колонна двинулась в путь по мокрым от дождя, сумрачным улицам пригорода. Джада Джексон, тридцати четырех лет от роду, направлялась в неизвестность со всеми своими пожитками, вместившимися в три легковые машины. Не много же она получила от жизни. Ради чего работала? Ради десятка коробок и пакетов? Впрочем, вещизмом она никогда не страдала. Мечтала лишь о благополучии детей, уютном доме и надежном человеке рядом. Каким же образом это естественное человеческое желание обернулось жизненной трагедией? За что ее наказывает господь? За какой иной грех, который она еще не осознала? В том, что господь ее наказывает, Джада теперь не сомневалась, потому что ада страшнее ее нынешней жизни придумать невозможно.
Энджи остановила машину у пешеходной дорожки к своему жилому комплексу и вышла.
– Извините, девочки, – сказала она. – Ближе подъехать не получится. Придется таскать коробки на себе. Я уже эту головную боль пережила, когда въезжала.
– Не так уж и далеко, – бодро отозвалась Джада. – Куда мне спешить-то? Не надо помогать, я сама.
– Глупости! – возмутилась Энджи. – Втроем веселее. Справимся.
И справились. Курсируя взад-вперед под дождем, постепенно перетащили в квартиру Энджи все до единого обломки разбитой жизни Джады. Шагая по дорожке с очередной коробкой в руках, Джада решила, что куда проще было бы вывалить барахло на землю и подпалить. Разумеется, она этого не сделала. Разумеется, продолжала таскать вещи, потому что так нужно. Всю свою злосчастную исковерканную жизнь она поступала так, как нужно.
Дождь прекратился, едва они внесли последние коробки.
– Здорово, – буркнула Мишель. – Нет чтобы на полчаса раньше!
– Дождь во время переезда – к счастью, – сообщила Энджи. – Если, конечно, мама права.
Джада повела бровью:
– А она хоть в чем-нибудь ошибалась?
– Да так… по мелочам. В выборе мужа, например. – Попытка Энджи сострить никого не вдохновила.
– Н-да… – Джада обвела взглядом комнату. Они постарались складировать все коробки во второй крохотной спальне, а одежду аккуратистка Мишель немедленно повесила в шкаф, но кое-что из вещей все же пришлось пока оставить в гостиной.
– Хочешь, матрац твой сразу положим? – предложила хозяйка. – Правда, он слегка подмок…
Джада пожала плечами. Какая разница, где и на чем спать. Да хоть на голом полу – ей плевать. Но не скажешь же такое Энджи. Она волнуется, и это очень мило с ее стороны, хотя и напрасный труд.
Энджи подняла одну из оставшихся в прихожей коробок и шагнула было в сторону спальни, как вдруг побелела, оступилась и выронила свою ношу. От удара мокрый картон лопнул, и на пол посыпались носки, нижнее белье и почему-то одна черная лодочка. Энджи застыла в неудобной позе, согнувшись почти пополам; над верхней губой заблестели бисеринки пота.
– Что с тобой? – вскинулась Мишель.
Боже! Три идиотки, вот кто они такие! Джада готова была пристукнуть себя на месте.
– Беременным нельзя поднимать тяжести. Прости, я совсем забыла.
– У тебя есть заботы поважнее, – с трудом выдавила Энджи и сползла по стене на пол. Мишель упала на колени рядом с ней:
– Чаю хочешь?
– Нет, спасибо, я просто посижу. Уже проходит.
Джада тоже опустилась на пол. Все трое молча смотрели друг на друга, и впервые за последние бесконечные двадцать четыре часа Джада почувствовала, что приходит… нет, возвращается в себя.
Она покачала головой. Что за странное ощущение, когда душа твоя возвращается в тело!
– Картинка та еще, – усмехнулась она. – Кто бы со стороны увидел. Жалкие мы с вами, одураченные простофили, девочки! Ну-ка, как по-вашему, кто из нас самый увечный? Чей муженек расстарался лучше всех?
– Твой, – хором ответили Энджи и Мишель. Неизвестно почему Джаду разобрал смех. Горловое бульканье постепенно превратилось в самый настоящий хохот. Мишель изумленно округлила глаза, но в конце концов не выдержала и захихикала. Последней присоединилась Энджи. Они заливались, держась за животы, прыскали, стонали и снова покатывались со смеху, пока Джада не выдавила, утирая слезы:
